Онлайн книга «Семья Эглетьер. Книга 2. Голод львят»
|
Франсуаза вмешалась: — Я возьму ее в свою комнату! — Тогда Мерседес откажется входить в твою комнату! — Подумаешь, я и сама приберусь! Филипп закатил глаза к потолку: — Это безумие! Мерседес заставляет нас терпеть что угодно! — Есть и другие, кто в последнее время делает то же самое! — сказала Кароль, едва разжимая губы. Ее зрачки светились стальным блеском. В разгар воцарившегося молчания Мерседес вошла и возвестила: — Кушать подано! Институтская библиотека была светлой, тихой; тут и там склоненные над книгой головы студентов. Сидя возле окна, Франсуаза разбирала повесть Пушкина «Выстрел», о которой рассказывал этим утром господин Надзорный, преподаватель русской культуры. Поскольку рядом никого не было, она время от времени перечитывала вполголоса какую-нибудь фразу, чтобы научиться произносить ее правильно. При малейшей ошибке в произношении она вспоминала насмешливую улыбку Козлова. Она не видела его после их разговора и не стремилась встретиться снова. Но она и не просила записать ее в группу к другому ассистенту. Говорили, что госпожа Шуйская — блестящая преподавательница, деятельная, жизнерадостная и компетентная. Бесспорно, даже выше Козлова в педагогическом отношении… Франсуаза твердо решила добиться успеха. Потом, если она получит диплом Института восточных языков, то будет участвовать в конкурсе, чтобы поступить на работу переводчицей в Министерство иностранных дел или секретарем университетской администрации в Министерстве образования. Она видела свое будущее только в работе. Самой зарабатывать на жизнь, никого не обременять, по возможности жить одной. Она вернулась к «Выстрелу». Обложку книги украшал портрет Пушкина. Франсуаза знала, что он был убит на дуэли в тридцать семь лет. Какое странное совпадение между смертью этого человека и сюжетом его повести! Несомненно, есть знаки, которые влияют на человеческую судьбу, хотя люди и считают себя свободными в выборе своего пути! Возможно, для ума в высшей степени просветленного никогда ничего случайного не бывает! Неожиданно она почувствовала рядом чье-то присутствие. Козлов сел за ее стол и улыбался точно так, как если бы она произнесла одно русское слово вместо другого. — Почему вы от меня так внезапно ушли в тот вечер? Франсуаза вздрогнула: — Я… я опаздывала… я больше не могла оставаться… И она сразу же пожалела об этой лжи. — Это неправда, Франсуаза. Я знаю, что произошло. У меня есть один недостаток: я неловок, нетерпелив, любопытен по отношению к людям, которые мне интересны. В сущности, вы упрекаете меня за то, что я хотел все о вас знать! — Ничуть не упрекаю! — Да! Да! Упрекаете! Я иногда забываю, что вы маленькая семнадцатилетняя, простите, девятнадцатилетняя девочка… из хорошей семьи, с католическим воспитанием и так далее… Мне хочется обсуждать с вами некоторые проблемы открыто, излагать свои взгляды на тот или иной вопрос, слышать ваши ответы в надежде, что, может быть, они меня убедят… Но это — игра, для которой вы не созданы. Стоит мне поднять дискуссию на более высокий уровень, как вы напрягаетесь. Вы расцениваете несогласие с вами как обиду! — Я ушла не потому, что я с вами не согласна. — А почему? — Потому что… потому что я чувствовала, что вы хотите завести разговор, который мучителен для меня! — О добровольной смерти? — Да, в том числе… — Надо было мне об этом сказать! Я бы прекратил, моя маленькая Франсуаза! Он смотрел на нее с большой нежностью… Все стало так просто, после того как он объяснил! Теперь она уже не понимала, почему сердилась. Потому что он говорил с ней о ее самоубийстве? А потом? Он обсуждал этот вопрос на философском уровне. Она должна научиться все обсуждать свободно и остроумно, если хочет подняться до уровня настоящих интеллектуалов, таких как он. — Могу вам сейчас признаться, — продолжал Козлов, — эта тема одна из тех, которые меня больше всего привлекают. Я даже собирался написать об этом однажды эссе. Но, обещаю вам, мы никогда не коснемся ее даже намеком. Мне нужно вам столько еще сказать, если вы хотите, чтобы мы остались друзьями. — Да, — ответила она едва слышно. Некоторые студенты наблюдали за ними, делая вид, что читают. — Пойдем, — сказал Козлов и властным жестом закрыл перед ней книгу. Она встала и направилась вслед за ним с ощущением, что уже и сама не знает, что хочет. Но даже эта непоследовательность была для нее расслабляющей после умственного напряжения, которое подпитывалось ее ожесточением. Светило солнце, холодное, розоватое, затянутое мглой. На рю де Сен-Пьер образовалась пробка из-за трех больших автобусов, зажатых в потоке автомобилей. Козлов повел Франсуазу к набережной. Они спустились к берегу. Обычная их прогулка. Время все выветрило из памяти. И все же это было уже не так, как раньше. Козлов молчал с задумчивым видом. — Что с вами? — спросила она. — Вы молчите… — Потому что боюсь. — Чего? — Шокировать вас каким-нибудь неосторожным словом! Семь раз я прокручиваю его на языке и на седьмой отказываюсь произнести. Она засмеялась: — Вот и глупо! Я все могу понять! Вряд ли ее слова убедили его. Тогда, собрав все свои силы, словно для того, чтобы преодолеть препятствие где-то внутри себя, она медленно произнесла: — Я хотела вам сказать, что для меня самоубийство — это нечто вроде болезни, которая внезапно поражает вас… Если я совершила эту глупость, это преступление, то только потому, что Бог отвернулся от меня в ту минуту… Она остановилась, выдохшаяся и счастливая тем, что договорила свою мысль до конца. — Это означает, что Бог отвернулся от вас потому, что несколько месяцев назад вы с таким доверием пришли ко мне? — Нет, — прошептала она, — я так не считаю. — Но вы в этом не уверены! — Это так далеко! — Для меня — нет. — Я не хочу больше об этом вспоминать. Они шли молча. Жители квартала выгуливали собак вдоль покрытого травой газона. На скамейке подкреплялся какой-то клошар. — Что вы намерены делать потом? — спросил Козлов Франсуазу. — Удалиться от мира, уйти в монастырь? Вот они опять — язвительный тон, сверлящий взгляд, которые ей так не нравились. — Почему вы так говорите? — прошептала она. — Потому что, вновь обретя Бога, вы отказываетесь от радостей жизни! Чрезвычайно любопытно, что для некоторых набожных душ вера — это синоним паралича или отсутствия желаний. Они страшатся земного счастья, дабы не оскорбить того, кто, однако, сотворил землю. — Я не боюсь земного счастья, — сказала она. — Но я хочу, чтобы оно было прочным и чистым. |