Книга Ужин в раю, страница 31 – Александр Уваров

— Ты и сам вроде как существо духовное. Безгрешное. Не так ли? Или и у тебя… где-то там, внутри… страх? И лучше ли ты меня тогда? Со своим страхом?

Я услышал, явственно услышал.

Так громко и отчётливо.

У него скрипнули зубы. Ангельские зубы.

— Грешны, грешны… — пробормотала уборщица, которая, как видно, сквозь сон слышала всё-таки наш разговор (вернее, обрывки его). — Все грешны… Без того, чтобы припугнуть… Тянет ко греху-то…

Ангел кинул на изрядно залитый пивом стол новенькую (даже не перегнутую ещё) сотенную бумажку и пальцем поманил официантку (что с услужливой поспешностью отозвалась на его жест и кинулась к нашему столику).

— Страх? — ответил мне Ангел (тоже шёпотом, но шёпотом звенящим и резким, похожим скорее на сдавленный крик). — Здесь? В этом мире?! В этом?! Который я сам и создал? Может и неудачно создал, но не настолько неудачно, чтобы бояться собственного творения. Я ежесекундно зачёркиваю его. Отменяю. Уничтожаю. И создаю вновь! Раз за разом. Я властвую над ним. Полностью. Безраздельно.

— Чего? — спросила официантка, которой явно не терпелось поскорей ухватить разлёгшуюся в пивной луже сотенную бумажку.

— Три пива, три водки, салаты те же, — сказал Ангел.

Бумажка взлетела вверх, мелкие капли упали на лоб уборщице (которую от выпитого и съеденного сморило уже окончательно и она, так же как и мужик с татуировками, постоянно впадала в мутное, пьяное забытьё). Капли медленно стекли по коже. Так медленно, словно они цеплялись за каждую морщинку. Мелкие тёмные бороздки. По расходящейся — вниз от глаз.

— Вылитая Богоматерь, что плачет о грехах человеческих, — сказал мне Ангел, снова перейдя на шёпот. — Ты только посмотри на неё. Какая глубокая скорбь! Какая неподдельная, искренняя печаль! Какая безысходность! А? Красиво. А у меня… Нет, не страх. Голод!

— Не понимаю… — сказал я.

Я действительно не понимал! Тогда ещё не понимал.

— Потом, — прошептал Ангел. — Ритуал! Я приглашу тебя к другой трапезе. Будет темно. Стемнеет. Даже не вечер уже — ночь. Время ужина. Вот только не знаю, буду ли я за столом…

— Как ты можешь властвовать над этим миром? — спросил Ангела. — Не Сатана ли князь мира сего? И Бог… Неужели Ему и впрямь на нас наплевать?

— Точно! — воскликнул Ангел. — Абсолютно! Решительно наплевать! Я вас люблю! Я! А про князя… Я тебе потом расскажу…

— Во… Князь…

В очередной раз проснувшийся мужик сжал вдруг кулаки и резко ударил ими по столу, отчего опустевшие бутылки разом подскочили вверх и, коротко звякнув, попадали на стол, раскатившись в разные стороны.

— Князьёв этих теперь расплодилось… В кого ни плюнь…А раньше то где они все были? В райкомах секретарям жопы лизали!

— Ну, я бы так не обобщал, — примирительным тоном сказал Ангел. — Не все. Некоторые просто… в скорлупках своих отсиживались. Как и все прочие… И сейчас сидят.

И, обратившись к алкашу, спросил:

— Так что ты там про грех говорил? Без страха, стало быть, никак нельзя? И без воздаяния?

— Во! Именно! — радостно закивал алкаш.

— А вот грех можно творить и без всякого воздаяния, — сказал Ангел. — Свободно. Без наград и наказаний. Свобода воли греховна. Грех подобен гравитации. Земному тяготению. Держит вас всех на земле. А почему?

— Почему? — спросил я Ангела.

Алкаш заинтересованно хлопал глазами. Уборщица вновь задремала. Мужик же больше не засыпал, но и до конца проснуться также не смог, оттого просто раскачивался из стороны в сторону и еле слышно бормотал что-то невнятное.

Подошла официантка с подносом, плотно уставленным бутылками и широкими тарелками с салатом.

— Потому что рай…

Грохот заглушил его слова. Официантка рывком сдвинула опорожнённую посуду на край стола (при этом ловко удерживая поднос одной рукой) и стала выставлять на стол новые бутылки.

Освободив поднос, официантка выждала для приличия секунд пять и, убедившись, что о сдаче Ангел не вспомнил, гордо подняв голову, ушла.

— … Для вас не предназначен, — закончил фразу Ангел.

— Это как это? — спросил я. — А эти… как их… праведники?

— Вы там задохнётесь! — заявил Ангел.

— Где?! — испуганно подскочила уборщица, расслышав сквозь сон последние слова. — Чего это?

— В раю задохнётесь, — пояснил Ангел. — Воздух там для вас… неподходящий. Как на высокогорье.

— А чё, может, и Путин помер? — внятно вдруг произнёс мужик в наколках.

— А я ведь крещёная, — заявила уборщица. — Родители то мои меня как положено окрестили. В церкву то отнесли…

— Князьёв расплодилось… — пробормотал мужик и, не поднимая головы, потянул руку к стакану.

Алкаш схватил открывалку и быстрым движением начал срывать пробки. Шипучая пивная струя полилась в стакан и от звуков этих вся наша компания заметно оживилась.

— Я и сейчас в церкву хожу, — продолжала уборщица, не сводя глаз с бутылок. — На Пасху… куличи вот тоже ношу.

— Задохнёшься, — уверенно сказал Ангел. — Не больше трёх вдохов. В крайнем случае — пяти.

— А куда же мне? — удивлённо спросила уборщица. — Куда же мне податься то? Здесь никому не нужна и там, стало быть, тоже?

— Я вам правду открою, — сказал Ангел. — Вам одним. Только вы никому не говорите.

— Ну чё, поехали, что ли? — спросил алкаш.

И, не дожидаясь ответа, схватил стакан.

— Сволочь вот ты! — укоризненно сказала ему уборщица. — Человек вон какие слова интересные говорит. Где ещё такое послушаешь. А тебе нажраться лишь бы!

— Да ладно тебе, — ответил алкаш. — Я ж ему не мешаю.

— Некуда вам податься, — ответил Ангел. — Жалко вас, засранцев. Так жалко, просто спасу нет. Это тайна великая, запомните хорошенько. Счастлив тот, кто в раю не был. Счастлив тот, кто живым в руки Господа не попал. А кто попал — тому пиздец. Медленный и мучительный.

— Это как это? — удивлённо спросила уборщица.

— А вот так… Господь — он кто? — спросил Ангел.

И ответил:

— Творец! А Творец не может не творить. А творчество — это такая страшная вещь… Руки и ноги отрезают. В кипятке варят. Смолой обливают. Кожу сдирают.

— Страсти какие! — испуганно воскликнула уборщица. — Да зачем это всё?!

— Я же говорю — творчество, — пояснил Ангел. — Инженерные разработки, эксперименты. Подключат, бывало, кого-нибудь к кислородному аппарату, чтобы не задохнулся в райской атмосфере и не скопытился прежде времени — и давай экспериментировать. У одного праведника… или святого почти всю кожу со спины сняли. Постепенно. Кусочек за кусочком. Долго снимали. Почти два столетия. Как он кричал, бедный! Как молился! Всё Господа звал… Но Господь в экспериментах редко когда участвует. Он предпочитает отчёты изучать, доклады. Так что святой этот так Его и не дождался.