Книга Ночной карнавал, страница 105 – Елена Благова

Белое от ужаса лицо Царицы.

— Лешенька!.. Не напорись на корягу!.. Прошу тебя, мальчик мой!..

Напорется на корягу — не остановишь кровь. Будет литься, пока не иссякнет.

О мальчик мой, отведи беду от тебя Господь. Но как запретить тебе бегать?! Прыгать?! Плавать?!

Я стою на борту яхты. Лешина голова в воде. Он плывет. Он чуть не визжит от радости и восторга.

— Девочки!.. Тата, Руся, поглядите, я уже баттерфляем научился!.. Лина!.. Линка, глянь!.. Вот лодка!.. Я прыгну солдатиком!..

Старая просмоленная лодка, привязанная цепью к берегу, к деревянному штырю, глубоко вогнанному в сырой песок. Как собака к будке. Нос лодки обит сверкающей на Солнце жестью. Леша бесстрашно взбирается на нос, вытягивается всем телом, как ястребок, готовый взмыть со скалы.

— Леша!.. Мон ами!.. А если тут мелко?!.. Ты разобьешь себе голову…

— Ничего подобного, мамочка!.. Я же вижу, как тут глубоко!..

И — вниз, стремглав, зажмурив от страха глаза, побелев лицом и шеей сквозь загар, сжав выпрямленные ноги: воткнется в песок, расшибется — так, значит, на роду написано. Характер! Царенок!

Лешина макушка исчезает под водой.

Я визжу пронзительно. Тата и Руся вторят мне.

— О, хор визгарей! — На палубе появляется Царь, его усы лихо закручены, щеки загорели дочерна, рубаха распахнута на груди. Он наслаждается летом и яхтой, купаньем и рыбалкой. Думает ли он о том, что иные его подданные удят рыбу для того, чтобы прокормиться? Чтобы испечь ее в золе… и закусить краденым с богатой пасеки темнокрасным сотовым медом?!

«И ХРИСТОСЪ ПРИХОДИЛЪ К НИМЪ ВЪ ЭММАУСЪ, КЪ ПЕТРУ И АНДРЕЮ, И ВКУШАЛЪ СЪ НИМИ ПЕЧЕНУЮ РЫБУ И СОТОВЫЙ МЕДЪ, И БЫЛИ СЧАСТЛИВЫ УЧЕНИКИ, БЕСЪДУЯ СЪ НИМЪ, НО НЕ ЗНАЛИ, ЧТО ЭТО УЧИТЕЛЬ.»

— Кто вопил оглушительно?.. вы криком всю рыбу расшугаете, девочки!..

Наказание: кричащих особенно громко — в воду!.. В воду!..

Отец подбегает ко мне, хватает меня на руки и прямо в белом кисейном платьице зашвыривает, смеясь, в теплую, как парное молоко, горячую на Солнце воду.

Я выныриваю. Лешино мокрое лицо рядом с моим. Я не достала дна; глубина приличная, здесь не мелководье, и рыба водится — крупнячок.

— Лешка, давай поймаем рыбу!

— Линочка, я еще не наплавался.

Белое от ужаса лицо Матери.

Веселая, летняя улыбка на ее бледных губах.

Связка жемчугов вокруг начавшей морщиниться шеи.

— Купайтесь, дети! Только недолго… Скоро обед, мы снимаемся с якоря и идем в открытое море…

— В море!.. В море!..

Мы кувыркаемся в воде, как большие щуки.

Царица следит, сквозь радостную улыбку, цепкими, неистово горькими глазами, как Леша плавает. О, сынок, не напорись на корягу. Мамочка этого не переживет.

Мы плывем к берегу кролем, выбрасывая руки вперед ножами. Режем воду.

Я плыву быстрее Леши. Он задыхается. Отстает.

— Эй, ты, Линка… Линка-калинка… малинка… я не могу так шибко…

Лодка внезапно отвязывается от цепи и плывет жестяным носом прямо на нас.

Ужас в глазах Али. Крик Отца.

Сейчас острый нос пропорет лицо Леши, уже стоящего ногами на дне, на мелководье.

Малейшей царапины достаточно, чтобы…

— Лешка! Ныряй!

Я хватаю его за руку. Мы подныриваем под лодку. Я открываю под водой глаза и вижу Лешино загорелое тело, узкое и длинное, как у большой рыбы, как у осетра или балтийской сельди, гибкое, стремительное, с выпирающими худыми ребрами. Неужели он станет воином… офицером?.. станет сражаться на войне, убивать людей… Награждать верных солдат, цеплять им на грудь бесполезные ордена, железки славных крестов… И он будет Царем. И он будет ложиться окрепшим, расширившимся в плечах, взбугрившимся мускулами телом на девушек и женщин, отдающихся ему… Цесаревичу, Царю. Будет ли он плавать на любимой яхте? Или — выстроит новую и подарит нареченной, Великой Княгине?.. А может, он безумно влюбится в танцовщицу или певичку кабаре, совсем не Царской крови разбитную и смазливую девчонку, и потеряет голову, и сойдет с ума, и все сокровища короны отдаст за один девкин поцелуй, и продаст любимую яхту детства, чтобы прокутить деньги на большой и буйной гулянке в певичкину честь или купить ей громадный алмаз на палец, перстень из мавзолея Шахи-Зинда… эх, Леша, Леша!.. Время… как оно содвинет свои воды, свои льды… белые солнечные отмели свои?..

Хочешь еще поплавать?.. Не вылезай на берег. Ты под водой как вьюн. Когда у тебя вырастут первые усики?

Мы вынырнули из-за кормы лодки и услышали крики с палубы:

— Бесенята!.. Вот чертята!.. Ужо я вам!.. Только шаг шагните на корабль!.. Ужо я возмездие вам измыслю!.. Такого напридумываю!..

— Боимся, Гри-Гри, боимся!.. На берег не вылезем!.. На яхту не поднимемся!.. Так в море и будем жить!.. Нам тут тепло!.. Светло!..

Царь нагнулся над Алей, сидящей в шезлонге без сил. Он махал над ней белым платком. Ей стало плохо, и цветом лица она сравнялась с собственными кружевами, пришитыми вдоль и поперек снеговейного платья.

— Дети всегда озорники, Аля, — шепнул Отец. — Прости ему. И прости ей. Девочка любит брата, хочет с ним играть и плавать. Поверь, ничего худого не случится. Я стою на палубе и слежу за ними. Если я что заподозрю — прыгаю в воду немедленно. Мы не можем лишить нашего сына радости. Видишь, my darling, он счастлив. Линушка! — Он замахал мне рукой. — Вылезайте!.. Держите полотенца!..

Мы выбрались на берег. Гри-Гри бросил нам два махровых полотенца, мы стащили полосатые купальные костюмы — о, смешные панталоны, длинные полосатые штанишки с оборочками — и так, голенькие, торчали, как свечечки, под пылающим глазом морского Солнца и рьяно растирались жесткой махровой тканью, и хохотали, и старались не глядеть друг на друга, и все-таки глядели. Нам так было интересно, из чего мы состоим, как устроены. Аля купала нас в ваннах. Леша ходил с Отцом в баню, парился там березовым веником. Мы смертельно завидовали ему.

— Линка… а что это у тебя… вот… родинки?..

Мой брат показывал мне на пупырышки моих девчоночьих неразвившихся грудок. Они были смешны мне самой.

— Это… — я покраснела. — Это сосцы, из коих у Юноны брызнуло молоко, когда она отняла маленького Юпитера от груди, и молочные брызги разлились по черному ночному небу, и родились звезды. Понятно?..

— Откуда ты это взяла?..

— Тата говорила… по секрету.

Мы растерлись досуха. Тела наши горели красным светом. Одежды не было — она лежала на яхте, в каюте. Мы завернулись в полотенца и побежали, взбивая пятками песок, свистя, хохоча, делая друг другу рожки, пихая друг друга в бок кулаками.

И Аля привстала в шезлонге, дрожа от страха, и крикнула: