Онлайн книга «Зимняя война»
— Она нормальная, Давид? Уснуть в лодке при култуке?.. Зимой?.. — Она дура. Или просто очень устала. — Постарайся не применять болевых приемов. На нее смотреть жалко. — Она обморожена. Она попала под обстрел. Гляди, кровь на руках. — Какая, к черту, кровь. Это брусника. Сок брусничный. Я сам пробовал, лизнул. Кислый. — Быстро мы ее нашли. Я думал — дольше проваландаемся. — Я увидел над лодкой парок. — Еще десять-пятнадцать минут — и все было бы кончено. Она бы замерзла. — Или впала в забытье. Человек при замерзании не резком, а постепенном может сохранить жизнь внутри себя. — Долго же ее пришлось бы размораживать. Живое мясо. Ха-ха. Они сунули ей в нос еще один ломтик салями. Жри! Она отвернула голову. — Не хочешь — не надо. Если ты в своем уме, ты будешь говорить. Сапфир с тобой? Она поглядела на них прозрачно, ясно. Господи, как весело ей. И в ее глазах вспыхнуло, Сияньем Севера, лютое веселье. — Нет! Нет его у меня! Пропила я его! Прокутила! Продала задешево — и икорочки себе на рынке купила… селедочки!.. Невероятно, но она смеялась над ними. Здесь, на берегу озера, в просмоленной, промерзлой рыбацкой лодке, укутанная в шубу с чужого плеча, — она над ними хохотала, и зубы ее блестели, и ожившие щеки ее румянились, и, с ума сойти, глаза ее сверкали неистовым, елочным, карнавальным весельем! Она была золотой орех, она висела на высокой ветке, она качалась и плясала над черными колючими иглами, и ее было никому не достать! — Ну, это еще надо проверить. Мы тебя проверим, собака. Ты передала его Леху? Она смеялась. — Куда Лех должен был переправить его?! Анастасии?! Ингвару?! Другим людям?! Вернуть на Войну?! Уничтожить?! Она смеялась. — Ты знаешь о том, стерва, что это за Камень?! Она смеялась, и в смехе появилась язвительная, глумливая нота, и, дойдя до порога, где наступает визг, смех оборвался. — Ты знаешь о том, что если ты не станешь болтать языком, мы будем пытать тебя?! Это не в правилах благородной игры, конечно. Но это Война, душенька. И у нас нет выхода. И у тебя выхода нет. Куда Лех должен переправить Сапфир?! Если не Анастасии, то куда?!.. Он человек, как все мы. Он хочет жить. На аукцион Сотбис?!.. В Нью-Йорк?!.. В Гонконг?!.. Серджио Челленджеру?!.. Отвечай! Она молчала. — В героиню играешь?!.. Они скинули с нее шубу. Стали рвать на ней блузку. Тонкая ткань затрещала. Какое счастье, что они не стащили с нее юбку. Не успели. Смит-вессон в ее руках. Всего пять патронов. Их — четверо. Последний — для себя. И — головой в Байкал, тонка кромка прибрежного непрочного раннего льда, дальше — вода, ее тьма, ее чистота, ее сапфировая синева. Вот он, ее последний Сапфир. Так должно быть. Она выстрелила в склонившегося к ней. Он упал. Она вырвалась из рук других, оставив в их руках овчинную сибирскую шубу. Она бежала, как летела. Они стреляли ей вдогон. Из-за скалы вывернулся грузовик, в кузове тряслись мешки с сахаром, один мешок развязался, и сахарная дорожка сыпалась на грязный шинный след, — шофер резко тормознул, смекнул сразу, в чем дело. Щас мы им покажем всем, девка. У меня тут есть с собой… вот, за пазухой… сейчас… ага!.. один трофей, граната прямо с поля боя, братан, солдат, привез. Гляди, што будет!.. Парню не удалось бросить «лимонку», показать военное удальство. Зачуяв опасность, черные бросились врассыпную. Черная железная повозка, стоявшая у льдистой озерной кромки, в мгновенье ока поглотила их. Снег замазал белой кистью, замел, закрыл от ее глаз, просверкнувших заревом запоздалых слез. — Спасибо тебе, парень, — сказала она, задыхаясь. — Ты знаешь, что-то случилось со мной. Я потеряла счет дням, времени. Я все перепутала… А ты — не сон?.. Я же прилетела в Париж… почему я здесь… О, я должна лететь теперь в Армагеддон… там уже тоже Война, она, парень, пришла туда!.. а я — здесь сижу… в ледяной лодке лежу… я пьяная, парень, меня напоили… ты прости, если что… Она оглядела себя, покраснела, огладила свои руки, просвечивающие на морозе сквозь шелковые лохмотья. — Все смешалось. Это… байкальский Бурхан шутит, да?.. Ты спас меня… Я тоже в жизни… кого-то спасала. — Она пожала плечами, пошатнулась, чуть не свалилась в искристый снег. Солнце заливало берег озера, их двоих ясным, серебряным, чистым светом. — От меня водкой пахнет, да?.. Они меня водкой поили, а то бы я не проснулась. Парень, по-сибирски раскосый, широкоскулый, улыбаясь, с любопытством глядел на нее, полураздетую, с обнаженной грудью, в разорванной блузке. — Потрепали они тебя, — присвистнул он. — Властям заявим?.. — Не надо. Где твой грузовик?.. Гони в Иркутск, в аэропорт. Видно, суждено мне в небе жить… Она вздрогнула. Мороз крепче обнял ее железными руками. — …и в небе умереть. Она стояла на ярком сибирском Солнце перед раскосым парнем, забулдыгой, сельским шофером, ухмылявшимся ей, сжимала в руке черный крохотный револьвер. Парень попятился и, продолжая глядеть на нее, распахнул дверцу кабины. — Лезь!.. Погоню как на пожар!.. Солнце било в стекло, ей в глаза золотыми копьями, стрелами. Она так и не выпустила револьвер из руки. Она улыбалась сибиряку. Он завистливо и восхищенно косился на смит-вессон. — Если к врагу попадем в лапы — отстреляемся!.. У тебя патроны-то еще в запасе есть?.. — Навалом. — На хоть фуфайку-то мою!.. Мороз… Заснеженный берег Байкала, и сюда долетают снаряды из вечности, и шумят на широком сквозном ветру кедры, страшно, гудяще шумят, и синяя воронка неба вбирает их мохнатые темнозеленые кроны, и синий живой Сапфир незастывшей воды колышется рядом, у машинных колес, — лед еще не стал, но скоро станет. Скоро все замерзнет. Придут ледники. И последняя пуля вопьется в дрожащее тело последнего солдата. Кедры гудят. Култук рвет их зеленые волосы. Она шепчет, и губы ее холодны и мокры от слез: — Париж… Варшава… Иркутск… Канада… Армагеддон — какая маленькая земля!.. Какая маленькая жизнь… Подбросила на ладони смит-вессон, усмехнулась. Поглядела в окно кабины на синюю, темную гордую воду. Распахнула дверцу. Размахнулась. Темно-изумрудная прозрачная гладь выпила ее взгляд, вобрала. Револьвер с коротким, тяжело чмокнувшим масляным всплеском ушел под воду, в глубь синевы. — Здравствуй, Байкал военный, — шептала она, плача. — Здравствуй, Бурхан Победитель. Здесь Лех воевал. Я устала воевать. Я пришла к тебе. Дай мне отдохнуть. Дай мне уснуть и вспомнить. Усыпи меня. Парень, шмыгая носом, искоса взглядывая на дуру бабу, вертя руль, гнал грузовик как угорелый, забыв про груз, про назначенье, а сахар все так и сыпался из мешка, и путь их был сладок и ухабист, горек и непроторен, и кедры пели им свою колыбельную, поминальную песню. |