Онлайн книга «Путь пантеры»
Синева так захлестывает – не выбраться, не выплыть. Легче тонуть и смеяться над собой, утопающим. Синева и белизна! Белые раковины домов, синее пьяное вино неба. Если поглядеть на океан из-под ладони – увидишь блестящий выгнутый лист серебряной, позолоченной солнцем жести. Это металл, не вода. Все плавится, все раскалено. Сегодня наступит новогодняя ночь? Ну да, сегодня. И они стоят, взявшись за руки, и еще день, что зовется тридцать первое декабря, и у их ног – Масатлан, город карнавалов, а еще дальше, под красной сковородой солнца, – Тихий океан. На шее у Рома бусы из мелких розовых ракушек. На шее у Фелисидад – такие же. – Вода теплая? Будем купаться? – Переплывем океан! И попадем к тебе в Россию! – Нас съедят акулы! – Зато вместе съедят! – Ты бы хотела, чтобы мы умерли вместе? – Я хочу с тобой жить! – Да ведь и я хочу! Сумерки наступали стремительно. Будто на Масатлан набрасывали черную прозрачную кружевную мантилью. Дома сквозь черное кружево гляделись костлявыми белыми призраками. Шум прибоя слышался на всех улицах. А может, это шумели люди в уличных кафе; а может, это шумели платаны на ветру. Ром и Фелисидад зашли в маркет – купить муки и мяса: Ром захотел приготовить Фелисидад и тете Кларе беляши – так, как это когда-то делала бабушка. А еще селедку под шубой. Муки пшеничной в маркете не оказалось – только маисовая. Вместо селедки они купили креветки. Свеклу отыскали, майонез, мясо – ну да, его везде продают, и в Масатлане, конечно, тоже. – Лук еще надо пожарить. Мелко покрошить и поджарить. Для фарша. – Нет проблем. Пришли, с порога вместе, дуэтом, заговорили, обдавая тетю Клару жаром тел, солью и йодом впитанного ветра, винным, карнавальным блеском глаз. Седая Клара радовалась гостям. Родные гости – двойной праздник. Хороший у племянницы жених! Русский, ну пусть русский. Он расскажет ей про медведей! Варили и шелушили креветки. Майонез пах забытым березовым листом: как распаренный в бане веник. Маисовое тесто густело, липло к пальцам. Фелисидад завязала на Роме фартук. Он поднимал руки и смеялся. – Руки вверх! Фелисидад брала нож и шутя наставляла на Рома, будто пистолет. – Пиф-паф! – Сдаюсь! – Ты мой! – Я твой! Тетя Клара окунала палец в салат, облизывала. Фелисидад ударяла ее по рукам. Ром натирал на терке вареную свеклу. Шампанское вытащили из холодильника, три стеклянные бомбы, они готовы были сегодня взорваться золотой пеной, счастьем. – Сколько осталось до Нового года? А?! Ром, глухой! Ром неловкими пальцами заворачивал беляши. Вот так делала бабушка? Да, так, и еще вот так. Он сможет. Он не ударит в грязь лицом. Фелисидад просунула руки ему под мышки и поцеловала его в спину. Хребтом, под рубашкой, он почуял угли ее губ. – Что? – Ну тебя! Я сама посмотрела уже. Четыре часа! Сковорода шипела на огне. Елка у тети Клары, как в России – живая, колючая. Настоящая! В честь русского гостя куплена. Где только раздобыла. На пианино – искусственная елочка. Шары, свечи. Воздетые пальцы свеч. Грозят времени. Новый год – это не праздник. Это напоминанье о времени: оно идет и проходит, и надо помнить его. Помнить? Зачем? «Я помню свою первую елку. Помню. Я сидел под елкой, перебирал игрушки, и вдруг заплакал, оттого, что понял: игрушки – прошлогодние. И не вернешь. Не вернешь! Папин запах, табачный. Еще – рыбой, рыбьей чешуей от пальцев пахло. Рыбак. В кладовке хранились удочки… лески, крючки, блесны. Ловил карасей. Мамин – духи. Очень нежные, еле слышные. Запах сухого ландыша в сене… на сеновале… в деревне. Смешанный… смешно… с молочной кашей. Каша с тыквой. Пшенная. Это… мама. Только запах и остался. Только его и помню. А бабушка? Чем пахла бабушка?» Ром шумно вдохнул, втянул носом воздух. – Почему так дышишь? – Как? – Будто плакать хочешь! Он взял себя в руки. Потом схватил с разделочной, в муке, доски некрасиво слепленный беляш. Масло шкворчало. Ром положил беляш на сковороду. Она зашипела, глазок мяса в круге теста вздулся, изошел соком. – Не хочу. – Хочешь. Я вижу. Обнял ее локтями, боясь тестом испачкать. – Хотел. Уже расхотел. Засмеялся. – Почему хотел?! Быстро говори! Стукнула его по плечу. «Она у меня вспыльчивая». – Вспомнил себя. Как ребенком под елкой сидел. И грустил. – О-о! У меня тоже такое было! Ты тогда плакал? Над тем, что время прошло? И не вернешь?! – Да. Как ты догадалась? – Догадалась! И я тоже! И у меня так! Руки сами клали на сковороду беляши. Они все были разные: красивые и некрасивые, аккуратные и ляпушки, сиротки и цари. Как люди. Как дети. – Мы встретим Новый год и пойдем на океан. – Да. Пойдем на океан. – Я хочу танцевать! Слышишь! – Я тоже. Она поцеловала его, он стоял с поднятыми руками у бормочущей сковороды. После поцелуя оба помолчали, целуясь глазами. Потом Ром сказал тихо, отвечая на молчание Фелисидад: – Я тоже. Океан танцевал всеми волнами румбу. А может, сальсу. Океан мотался за прибрежными пальмами – совсем рядом, протяни руку. Сливался цветом с небом. Темнота, синяя, густая, страшная, по ней взад-вперед ходит пламя – катера плывут вдоль берега, люди размахивают китайскими фонариками, бенгальскими огнями и просто фонарями. В руках живой огонь. Парень в черном трико подбрасывает в воздух два факела, ловит. С катеров плывет, с моря на сушу, музыка. Бриз музыки, ночной бриз. Сколько денег заплачено за веселье? В новогоднюю ночь не считают! Двери ресторанов и кафе раскрыты – заходи и, если нечем заплатить, танцуй смело, никто не выгонит. А то и накормят даром, и дармового вина попьешь. Подарки! Новый год! Надо загадать желание и написать на бумажке, а когда пробьют куранты – записку сжечь на свече. Они проводили старый год с тетей Кларой. Седая Клара, остро оскалившись железной расческой редких зубов, выпила залпом бокал ледяного шампанского, махнула рукой просмоленной мумии, птичьей старой лапкой, и пошла спать: вы тут сами веселитесь, что хотите делайте! Я устала, кости старые устали; с Новым годом! Фелисидад прокралась в спальню, к Клариной кровати, положила ей в разношенную туфлю духи и кастаньеты. |