Книга Большой шухер, страница 12 – Леонид Влодавец

— Да мужиком интересовались одним. Когда пришел на рынок, чего тут делал, куда ходил. Морду показывали, на Алена Делона похож.

— Правда? — почти искренне удивился Гребешок. Он лично такого сходства не находил.

— Ну, мне так сказал кто-то. Я этого Делона никогда не видел, только песню помню, что он одеколон не пьет.

— Понятно. А мужика ты видел?

— Видел. Когда он пришел, не помню, а как уходил, видел. Десять минут четвертого свалил. Это точно.

— И больше на рынок не приходил?

— Нет, это я бы запомнил. Такие понтовые здесь нечасто.

— Когда с рынка уходил, что у него в руках было? Не запомнил?

— Пакет был, с голой бабой. И еще он цветы у Люськи купил.

— Точно? — Гребешок довольно успешно подавил азартное волнение.

— Точно. Девять роз. Я аж обалдел на него. Валек с Гришкой, которые на входе стояли, тоже обалдели.

— Это те, что сейчас стоят? С которыми я разговаривал?

— Нет, те, что сейчас стоят, — это Саня и Лесик. Они всегда в три часа сменяются, а заместо их Валек и Гришка встают. Хошь, я их позову, подтвердят.

— Да ладно, чего там… Верю. Одно странно: неужели, чтобы девять роз выбрать, нужно час по рынку ходить?

— А он и не ходил. Он пробежался вдоль цветочниц разок, купил букет у Люськи. Триста тысяч огребла с одного!

— И после этого час искал дорогу на выход?

— Да брось ты! В парке погулял, наверно.

— Это ты знаешь или прямо сейчас придумал?

— Да нужно мне следить за всеми! Драки не было — не было, Кассу нигде не сняли. Мужик этот в 15.10 свалил.

— На чем уехал, не помнишь?

— Тачку поймал, по-моему… «Жигуль». Не «восьмерку» и не «девятку» — это точно.

— Не голубую «шестерку» случайно?

— Нет. Белый «Жигуль» был.

— В какую сторону уехал?

— К центру куда-то…

— Ты и ментам все то же сказал? — с ехидцей спросил Гребешок.

— Ментам я вообще никогда и ничего не говорю. Я этого мужика не знаю, мне он дороги не переходил. На фига подставлять, если что? А потом разборки пойдут не дай Бог. Вам лишние хлопоты, нам заботы. Менты в первый раз приходили, когда другая смена стояла. Те, конечно, четко ответили, что никого не видели, потому как их тут не было. Ну а с теми, кто был, я провел работу. Все чисто, не подкопаешься: народу тыщи, фиг кого упомнишь. Может, был, а может, нет. Может, ушел, а может, до сих пор на рынке трется. Вот так и говорил. Они тогда сами по рынку пошли. Я не зря второй этаж над «караулкой» поставил — весь базар как на ладони. Четко засек, с кем беседовали. Потом, когда укатили, прошелся по горячим следам. Мужики, конечно, как один, — «не знаю, не помню». Бабы, конечно, припомнили. Морда и фигура у него, по их понятиям, на уровне. У Люськи побывали. Та наговорила с три короба, но по делу, как я понял, — ноль без палочки.

— Ты всех обошел? — испытующе поинтересовался Гребешок.

— В смысле всех, кто с ментами общался? Не знаю. Они почти по всем рядам ходили. К тому же, знаешь ли, народ разный. Ментам одно скажут, мне — другое, а тебе, сейчас пойдешь проверять, — третье.

— Ловок ты, толстый, — скорее поощрительно, чем угрожающе, произнес Гребешок. — Короче, хрен тебя поймаешь…

— Работа такая. — Пузан расплылся в улыбке. — Пойди пройдись, поспрашивай. Кстати, тебя, случаем, не сыскари наняли, а? Шутка.

— Жорик, — снисходительно произнес Гребешок, — я это как шутку и принимаю. Оцени. Но помни: в наших кругах принято отвечать за слова. Придерживай язык, избегай резких выражений и достойно умрешь от старости.

— Я постараюсь.

— Хочешь, покажу тебе, отчего менты этим прикинутым интересуются? Глянь фотку и оцени сходство. — Гребешок показал фото, запечатлевшее останки гражданина Воинова-Лушина, резко поменявшемуся в лице Жоре. — Чувствую, что у тебя аппетит разыгрывается, верно? Или мыслительная активность повышается, может быть?

— Бляха-муха, — помотал головой Жора, — я такого даже в ужастиках не видал… Но я, если честно, больше того, что сказал, не знаю. Мамой могу поклясться.

— Верю, родной, верю! — осклабился Гребешок, похлопав Жору по плечу. — Потому что догадываюсь, насколько хорошо ты все прочувствовал. И понял, какие могут быть сложности от неправильного поведения. Все, что по этому делу, — только лично со мной. Сюда, учти, могут и не только менты наведаться. Или скосят под ментов — это теперь модно. Держись строго, так же, как и раньше: не видел, не знаю, не помню… Но не дергайся, а то тебе тоже бошку снимут и в брюхо засунут. Поскольку тебе официально пока никто не сообщал о том, что этого убили, смотри не проговорись. Если Балахоша о чем-то проболтается, запомни, скажи мне. Но не здесь. Мне тут часто светиться не нужно. И долго ходить по базару не стану. Люсю эту самую ты мне издали покажи, раз говоришь, что ее точку у тебя со второго этажа видно. Я сам с ней поболтаю. Без тебя и твоих помощников. Для чистоты эксперимента.

— Как скажешь… — с легким облегчением вздохнул Жора. Поднялись на второй этаж «караулки». Жора подвел гостей к окошку.

— Вон ее цветочки, видишь? — отдуваясь после подъема по лестнице, пропыхтел он. — А вон она сама, рыжая. На той неделе покрасилась.

— А рядом с ней? Чернявая?

— Лола, по-моему. С Таджикистана рванула, из Курган-Тюбе. Родня в Афган побежала, а она сюда сдуру заехала. По-русски нормально говорит. Сейчас у Люськи живет.

— Хозяин у них кто?

— ТОО «Аромат», слышал про такое?

— Понятно… — Гребешок подмигнул Лузе и двинулся к выходу. Когда спускались вниз, Луза, долгое время помалкивавший, решился спросить:

— Ну и чего нам это даст?

— Эта нам много чего дать могла бы, — ухмыльнулся Гребешок. — Например, трипаком на всю жизнь обеспечить. Лярва редкостная и почти идейная. В смысле, для нее оплата — вторична, главное — сам процесс. Усек?

— Так точно, — оскалился Луза, — понял… А если по делу?

— Это там выясним. Сейчас пока твое дело — глазеть по сторонам. Я треп беру на себя, а ты приглядывай, не стеклит ли за нами кто. Сумеешь отличить серьезных от любопытных?

— Попробую.

— Да уж попробуй, будь любезен, а то, если ошибешься, нас на этом базаре урыть могут.

Луза даже поежился.

Направившись в цветочный ряд справа от входа, эрзац-сыщики добрались до некой конструкции, сваренной из тонких стальных прутков, грубо покрашенной краской-серебрянкой. Конструкция походила на неправильную треугольную призму, поваленную набок. На обращенной к публике грани этой призмы было нечто вроде решетки, к которой были приварены кольца, согнутые все из тех же прутьев. В эти кольца были вдеты пластмассовые вазы и кувшины с букетами, обернутыми в целлофан.