Онлайн книга «Большой шухер»
|
— Не знаю, — пожал плечами Гребешок, — может, мать твоя не разрешала? — Ладно тебе… — отмахнулась Ксюша. — Мать за эти годы на воле так мало побывала, что бабка могла и без нее взять. Знаю я, почему. Потому что стыдно было чернушку сюда привозить, соседям показывать. Никем я для нее не была. Ни внучкой, ни ребенком, ни вообще человеком. А ты мне сказки плетешь, утешаешь… Но я не в обиде. Ты хороший парень. Мишка, хотя и бандит, по-моему. — Давай не будем о спорте? — предложил Гребешок. — Я о твоем хобби тоже молчу. — Не будем. А о чем будем? Гребешок хотел сказать: «О любви», но постеснялся. Промолчал. Они прошли всю деревню. Улица закончилась, упершись в изгороди из жердей, ограждавших два соседских огорода — здесь их называли садками. Никаких деревьев в этих садках не было, а росла картошка. Между изгородями, по меже шла узкая тропинка в сторону мрачного, темного леса. Он был совсем недалеко — кусты начинались метрах в тридцати от огородов. — Вот почему эта деревня называется Конец, — догадалась Ксюша, — тут конец дороги, конец пути. — Тропка-то еще есть. Не забоишься в лес ночью? — Лес не город, чего тут бояться? — Волков, кабанов. Тут и медведь, говорят, появлялся. — По-моему, все зверье сейчас от людей разбегается. Кроме крыс и тараканов. Только я не пойму, зачем тебя в лес тянет? — Так, прогуляться… — Понятно. А я-то думала, что ты мне потрахаться предложишь. Хотела сказать, что в доме удобнее. — Издеваешься? — Ни чуточки. Мы с Элькой вообще-то за этим гулять отправились. Она вас еще днем приметила. Других нет. Не пилить же за семь километров в Воронцово, когда тут все рядом. — Знаешь, — сознался Гребешок, — мы сегодня на это дело не настроены. Вторую ночь не спим. Может, даже третью. И днем не очень отсыпались. А погулять вышли, чтобы нервы успокоить. И насчет леса я просто так, для понта сказал. Пошли по домам? — Пошли… — с легкой издевочкой согласилась Ксюша. — Хорошо, что вовремя сообразил, чего сказать. А то я уж подумала, будто ты решил, что с дикой негритянкой только в лесу можно. На елке, за неимением пальмы. «Африка ужасная — да-да-да! Африка опасная — да-да-да! Не ходите, дети, в Африку гулять…» — Не злись, а? Хорошо прошлись, проветрились, посмеялись — разве мало? — Мне — мало, во мне дикие страсти кипят. У меня вообще мозгов нет, разве не знаешь? Негры — они не люди. Не слышал? Обезьяны мы, гориллы лысые. — Не дури, Ксюшка, — Гребешок обнял афророссиянку за талию. — Зачем глупости молоть? — Знаешь, я сейчас один случай вспомнила. Снял меня в Питере приезжий. Наш, русский, по-моему, из Сибири откуда-то. Богатый фраер, прикинут по фирме. Номерок снял крутой, для импортных. При нем два мордоворота, конечно. Ясно, что для экзотики выбрал. Не пробовал раньше черных. Ну, угостил немножко и вежливо так говорит: «Пойди помойся!» Я-то, дура, вначале не поняла. Думала, может, сомневается, что я после предыдущего не окатилась. Клиент всегда прав — нет проблем, ванна в номере, далеко не бегать. Ну, вернулась. Легли, поработали. Я опять в ванну пошла. Выхожу, а он стоит перед зеркалом и себя рассматривает: не испачкался ли случайно о черноту? А сам, между прочим, перед тем, как ложиться, не мылся ни фига. Пропрелый весь, вонючий, сальный… Тьфу! Все вы, мужичье, одинаковы. И решительно отстранив Гребешка, Ксюша зашагала к дому. Миша задержался, переваривая сказанное, затем сорвался с места и догнал. Остановил, взял за плечи и, отчего-то волнуясь, сказал: — Прости, пожалуйста. Я обижать не хотел, правда. — Ладно, завяжем, сама виновата. Не так все надо, не так как-то. Только я просто не знаю, как надо. В смысле, не как на работе, а как для души. Элька — та умеет. Она ловкая. А я нет. — Может, еще научишься? — усмехнулся Гребешок, взял Ксюшу за руку, положил ее небольшую ладошку на свою, распухшую и забинтованную, и поднес к губам. — Шоколадка ты моя… — Ох, зря ты это сделал! — пробормотала Ксюша, тяжко задышав, и неожиданно прильнула к Гребешку. — Сердечко у тебя тюкает, — заметил тот. — Быстро-быстро. И осторожно прижался губами к влажному пухлому рту Ксюши. — Ой, дура-ак… — прошептала Ксюша. — Я ведь могу поверить, будто ты влюбился. А назавтра увидишь при свете — исплюешься… — Нет, — мотнул головой Гребешок, которому показалось, что зря он начал расписываться в усталости. И, обняв покрепче гибкую и трепетную Ксюшу, опять припал к губам. Теперь намного сильнее и жаднее. Ласково провел руками по ее плечам, спине, талии… — Нет, — сама себе запретила Ксюша и нехотя, но все же отпихнула Гребешка, — не надо… Играешь ты со мной, а я могу всерьез принять. Понимаю, что врешь, а очень хочу обмануться. Пусти! Она опять вырвалась — Гребешок, правда, не больно и удерживал — и побежала к своему дому. Хлопнула калитка, но топота по деревянному настилу Михаил не услышал. Остановилась. Гребешок подошел к калитке, Ксюша обернулась, белки на темном лице сверкнули при лунном свете. Тяжело дышала, сдавленно, видно, внутри что-то бурлило и кипело. — Не входи, а? — пролепетала она. — Пожалей… Дурею я. — Я тоже, — сознался Гребешок. — Наверно, раз в году и сдуреть полезно. — Сам же завтра будешь психовать. Прыщ увидишь, подумаешь, будто СПИД поймал. — СПИД не дым, глаза не выест. — Беспечно произнеся эту фразу. Гребешок вошел в калитку, и Ксюша порывисто обхватила его. — Ну, ты сам выпросил… Не жалей потом! — Не пожалею… Ксюша молча потянула его за собой, в дом… Агафон с Элькой подходили к деревне со стороны дороги. Затяжную паузу в разговоре, которая началась после того, как они повернули обратно, нарушил Агафон: — Надо все-таки подумать, как выкручиваться. Я ведь не шутил насчет того, что сюда придут. — Давай будем как-нибудь порознь думать. У тебя своя голова, у меня — своя. — Между прочим, среди тех, кто придет, могут быть и друзья Ростика. Они, знаешь ли, такие шутки плохо понимают. — Пусть приходят, если не лень. Мне все по фигу. — Я тебе уже говорил, что они не одну тебя потрошить будут. Девчонок пожалей и Олега. Элька остановилась. — А может, мне вообще никого не жалко? — сказала она с настоящей яростью. — Ни их, ни тебя, ни себя?! Меня когда кто жалел?! Почему я должна, а остальные не должны?! — Мне, например, сейчас тебя жалко, — тихо заметил Агафон. |