Книга Колдун из Салема, страница 38 – Вольфганг Хольбайн

Пригибаясь, мы побежали прочь. Трое из матросов Баннерманна без лишних слов нырнули в узкую боковую улицу и исчезли из виду, четвертый же еще оставался с нами. Это был Форд, тот самый матрос, который был ранен у озера.

Мы добежали до конца улицы и остановились. Перед нами лежала полукруглая площадь, ярдов двадцать, максимум двадцать пять, в диаметре, и на ней не было за что спрятаться. Если кто-нибудь вдруг выглянет из окна, когда мы будем ее пересекать, — мы пропали. Баннерманн осторожно высунулся из-за угла дома и затем решительно кивнул. Его руки еще крепче сжали ружье.

— Никого, — прошептал он. — Вперед!

Я мысленно досчитал до трех, собирая в себе остатки храбрости, и бросился вслед за капитаном через площадь. Когда нам оставалось каких-нибудь пять шагов до противоположной границы площади, раздался выстрел. Это был звонкий хлесткий звук, почти непохожий на звук выстрела. Форд на бегу зашатался, схватил себя за грудь и упал ничком.

Споткнувшись, я попытался взять вправо и от резкого изменения направления движения потерял равновесие. Беспомощно размахивая руками, я упал на землю.

Баннерманн отреагировал мгновенно, совсем не так, как этого можно было ожидать от степенного капитана парусника, каким я его знал когда-то. Даже не оглянувшись, он на всей скорости бросился в сторону, перекатился через плечо, затем ловким и невероятно быстрым движением вскочил на колени. Прогремел второй выстрел, и буквально на расстоянии ладони от Баннерманна от земли отскочили искры и поднялся фонтанчик пыли.

Но Баннерманн, казалось, не обратил на это никакого внимания. Дробовик в его руках издал глухой треск выстрела, и на другой стороне площади кто-то вскрикнул.

Обернувшись, я увидел, что один из людей, выскочивших из боковой улицы, опустился на колени, тогда как другие в панике разбежались.

Баннерманн отбросил теперь уже бесполезное ружье, вскочил и грубым движением поднял на ноги и меня.

— Бежим отсюда! — быстро сказал он. — Эти ребятки очень быстро оправятся от испуга!

Мы побежали прочь. Сзади раздались громкие крики, и через несколько секунд мне послышалось за нашими спинами частое топанье сапог, но у меня не хватило духу посмотреть назад.

Баннерманн, бежавший впереди меня, свернул наугад в первую попавшуюся улочку — и вдруг так внезапно остановился, что я на всей скорости врезался в него и неминуемо упал бы, если бы он молниеносно не схватил меня и не удержал на ногах.

— Спасибо, — автоматически вырвалось у меня. — Я…

Остаток фразы буквально застрял у меня в горле, когда я взглянул мимо Баннерманна в глубину улицы.

За нашими спинами все ближе и ближе раздавались голоса и шаги наших преследователей, но Баннерманн уже не пытался куда-то бежать.

Да и бежать-то, собственно, было уже некуда.

Улица, в начале которой мы стояли, тянулась еще шагов на пятьдесят и упиралась в высокую кирпичную стену. Иными словами, в конце ее был тупик!

Камера была шага три в длину и столько же в ширину, кроме привинченных к стене покрытых соломой нар, в ней ничего не было. Свет проникал через узкое зарешеченное окно под самым потолком. Стены были влажными, и в воздухе чувствовался легкий запах гнили. Даже на покрытой черным лаком металлической двери камеры блестела влага, а в щелях пола виднелась плесень.

Человек на нарах шевелился во сне. Он так ни разу и не проснулся с тех пор, как несколько часов назад его сюда закинули, но его глаза под закрытыми веками все время двигались, как будто ему снились кошмары, а его лицо было неестественно бледным, хотя лоб буквально горел от жара. От его правого запястья тянулась тонкая железная цепь, прикованная к ржавому железному кольцу, вделанному в стену.

Человек еще раз пошевелился. Его глаза слегка приоткрылись, веки при этом задрожали. С тихим шуршащим звуком он стал царапать ногтями грубые доски, на которых лежал. В какой-то миг пелена перед его глазами растаяла. Его взгляд пробежал по голой стене, переместился на окно и, задержавшись на мгновение на освещенном солнцем прямоугольнике окна, заскользил дальше, дошел до закрытой двери и остановился на блестящем черном металле. Глаза человека широко открылись от изумления.

Дверь вдруг преобразилась. Черный лак на железе начал переливаться, как полированный, а в центральной части прямоугольной, высотой в человеческий рост двери стали прорисовываться расплывчатые контуры.

О'Бэнион издал удивленный возглас, резко приподнялся, но тут же снова опустился на нары, почувствовав, как больно впилась цепь ему в запястье. Но он почти не обратил внимания на боль. Его взор был прикован к вытянутому темному контуру, появившемуся на блестящей поверхности двери…

— О Господи… — пролепетал он. — Боже праведный, что… что это такое?

Тень начала сгущаться, становясь темнее и отчетливее. На мгновение О'Бэниону даже показалось, что он различает мерцающий овал величиной с человека. Затем тень еще больше сгустилась, появились руки, ноги, голова. Тень превратилось в искаженное изображение человека… О'Бэнион хотел было закричать, но ужас сдавил ему горло. С его губ слетел лишь едва слышный стон.

Поразительные метаморфозы продолжались. Вместо темного пятна на двери уже виднелось черное плоское изображение человека.

— Не бойтесь, О'Бэнион, — раздался голос. — Я здесь не для того, чтобы причинить вам какой-нибудь вред.

О'Бэнион почти не разобрал сказанных слов. Его рот был разинут от изумления, а ногти с силой впились в ладони. Но он этого не замечал.

— Сатана! — забормотал О'Бэнион. — Ты… ты пришел за мной!

В ответ раздался ироничный приглушенный смех. Тень на стене уже полностью превратилась в изображение человека двухметрового роста. Это была объемная фигура стройного мужчины в старомодной, но изящной одежде. Его узкое лицо обрамляла ухоженная бородка, такая, с какой изображают короля Артура. Над правым глазом виднелась изогнутая, как застывшая молния, прядь белоснежных волос шириной где-то в три пальца, тянувшаяся почти до затылка.

И тут изображение сделало шаг вперед от двери в камеру…

О'Бэнион взвизгнул, подскочил и изо всей силы вжался в стену. Его глаза безумно блестели.

— Нет! — пролепетал он. — Уходи! Уходи прочь! Не трогай меня!

Он согнулся, наклонил голову к груди и, словно защищаясь, выставил руки в сторону видения. Из его рта доносились нечленораздельные всхлипывающие звуки.

Незнакомец на секунду замер, затем покачал головой и слегка коснулся рукой плеча О'Бэниона.

О'Бэнион перестал скулить. Медленно и все еще дрожа, как осиновый лист, но уже наполовину овладев собой, он выпрямился и посмотрел на видение. Его губы тряслись, а глаза были неестественно выпучены.

Незнакомец улыбнулся.

— Теперь получше? — спросил он.