Онлайн книга «Тонкая работа»
Потом я сижу молча. Он ждет, вынимает карманные часы, то и дело выходит на лестницу — стоит там, прислушивается. Наконец возвращается бодрым шагом. — Они здесь, — говорит. — Ну как, готовы? Сюда, пожалуйста. Он ведет меня вниз по лестнице, проводит через ряд помещений, доверху заставленных ящиками и коробками, потом через что-то вроде кладовой — к двери. За дверью пыльный крытый дворик, ступеньки ведут в переулок. Там уже поджидает карета, рядом с ней стоит женщина. Увидев нас, она кивает. — Вы знаете, что делать? — говорит ей мистер Хотри. Та снова кивает. Он передает ей деньги, обернутые листком бумаги — я узнаю в нем письмо, которое он писал при мне. — Вот эта дама. Ее зовут миссис Риверс. Позаботьтесь о ней. У вас есть какая-нибудь шаль? У нее есть вязаная шерстяная накидка, она укутывает меня в нее с головой — раз нет шляпки. Щекам сразу становится жарко. На дворе тепло, хотя уже почти вечер. Солнце зашло. Уже три часа прошло с тех пор, как я сбежала с Лэнт-стрит. Уже стоя у дверцы кареты, я оборачиваюсь. Протягиваю мистеру Хотри руку. — Так вы приедете завтра? — Конечно. — И вы никому не расскажете? И будете помнить, что я в опасности? Он кивает. — Езжайте, — говорит он тихо. — Эта женщина позаботится о вас лучше, чем я. — Спасибо вам, мистер Хотри! Он подсаживает меня в карету — и, помедлив, подносит мои пальцы к губам. Потом садится женщина. Он закрывает за ней дверцу и отходит в сторону. Карета трогается: приникнув к окну, я вижу, как он достает платок, вытирает лицо и шею, потом мы поворачиваем, выезжаем из проулка, и его фигура скрывается из виду. Мы покидаем Холиуэлл-стрит — едем на север, по крайней мере мне так кажется, потому что я знаю — почти уверена, — что по мосту через реку мы ни разу не проехали. Однако едем мы как-то неровно. Дорога запружена транспортом. Сначала я сижу, не отрываясь от окна смотрю на прохожих, на витрины лавок. Потом в голову мне ударяет мысль: а что, если я увижу Ричарда? — и я откидываюсь на спинку кожаного сиденья, так тоже видно улицу, но хуже. И только через некоторое время обращаю внимание на свою провожатую. Она сидит, сложив руки на коленях: перчаток нет и руки у нее грубые. Она замечает, что я ее разглядываю. — Все в порядке, дорогуша? — спрашивает, но не улыбается. Голос у нее грубый, под стать рукам. Может быть, тогда-то я и забеспокоилась? Точно сказать не могу. Я думаю: в конце концов, у мистера Хотри не было времени подыскать женщину поприятнее. Не все ли равно, вежливая она или нет, лишь бы честная! Присматриваюсь к ней повнимательнее. Юбка черная. Ботинки цветом и выделкой напоминают кусок ростбифа. Она сидит спокойно, помалкивает, покачиваясь в такт движению экипажа. — Ехать далеко? — спрашиваю я наконец. — Не очень, дорогуша. Она произносит это все тем же грубым голосом, лицо ее словно застывшая маска. — Не называйте меня так, — капризно говорю я. — Мне неприятно. Она пожимает плечами, словно ей все равно. И тут мне становится не по себе. Я снова припадаю к окну глотнуть свежего воздуха. Но напрасно: свежестью там и не пахнет. Интересно, далеко ли отсюда до Холиуэлл-стрит? — Мне тут не нравится, — говорю я, оборачиваясь к женщине. — Нельзя ли дойти пешком? — Пешком, в таких тапках? — Она фыркает. Выглядывает в окошко. — Вот Кэмден-Таун, — говорит она. — Еще ехать и ехать. Так что сидите спокойно и будьте умницей. — Почему вы так со мной говорите? — возмущаюсь я. — Я не ребенок! И снова она пожимает плечами. Мы едем дальше, но теперь уже без остановок. Так проходит, наверное, полчаса, дорога все время идет в гору. Уже стемнело. Я начинаю волноваться. Уличные огни и витрины лавок остались позади, теперь по сторонам дороги одни глухие стены домов. Мы сворачиваем за угол — на этой улице дома еще более неказистые. Подъезжаем к большому серому дому. У крыльца фонарь. Девушка в рваном переднике тянется со свечой, пытается его зажечь. Поперек стекла трещина. Улица пустынна и безмолвна. — Что это? — спрашиваю я у женщины, когда карета останавливается и ясно, что дальше не поедет. — Это ваш дом,— отвечает она. — Гостиница? — Гостиница? — улыбнувшись, переспрашивает она. — Ну, можно и так назвать. — Тянется к дверной щеколде. Я хватаю ее за руку. — Погодите, — говорю. Теперь я по-настоящему испугалась. — Что вы задумали? Куда мистер Хотри велел вам ехать? — Как куда — сюда! — А здесь — что? — Дом, что же еще? Какая вам разница какой? Тут вам и ужин будет... Да отпустите же меня наконец! — Не отпущу, пока вы не скажете, где я. Она пытается вырвать руку, но я не отпускаю. Наконец отвечает сквозь зубы: — Это дом для благородных дам, таких, как вы. — Как я? — Как вы. Для бедных, для вдовых — да, небось, и для нехороших. Ну же! Я отбрасываю ее руку. — Я вам не верю. Мне надо было в гостиницу. Мистер Хотри заплатил вам... — Заплатил, чтобы я довезла вас сюда и здесь оставила. Именно так. Но ежели вам не нравится... — Она лезет в карман. — Вот, сам написал. Она извлекает из кармана листок бумаги. В него мистер Хотри завернул монетку. С надписью... «Приют, — так там написано, — для неимущих благородных дам». Я смотрю на эти слова и не верю своим глазам: как будто от того, что я буду смотреть на них, слова изменятся, изменится их значение или буквы сложатся во что-то иное. Потом перевожу взгляд на женщину. — Это ошибка, — говорю я. — Он не это имел в виду. Он ошибся — или вы... Отвезите меня назад... — Мне велено было привезти вас сюда и оставить, именно так, — упрямо повторяет она. — «Бедная девушка, повредилась в уме, надо доставить в богоугодное заведение». Ну вот вам и богоугодное заведение, разве не так? И кивает на дом. Я не отвечаю. Припоминаю, как вел себя мистер Хотри — его слова, этот странный тон... «Надо вернуться! Надо вернуться на Холиуэлл-стрит!» И только я так подумала, как сразу же с содроганием представила, что я там увижу: лавку, мужчин, юнца за конторкой, а мистера Хотри нет, он вернулся к себе домой — в дом, который может быть где угодно, город большой... И к тому же на улице темно. Что я буду делать? Как я проведу эту ночь в Лондоне, совсем одна? — Что же мне делать? — говорю. — Как что — вылезать. — Женщина снова кивает на дом. Девушка со свечой ушла с крыльца, фонарь едва светит. Окна закрыты ставнями, стекла за ними черным-черны, как будто по дому разлита темнота. Парадная дверь высокая, двустворчатая, как в «Терновнике». Я с ужасом смотрю на нее. |