Онлайн книга «Ночной дозор»
– Вот то-то и паршиво. Парню в его шкуре нельзя шалопайничать. Будь он холостяком, другое дело, можно и рискнуть; на худой конец, выскочила бы замуж раньше, чем намеревалась. – Так говоришь так, словно это можно просчитать, спланировать – вроде покупки спального гарнитура! – горестно сказала Вив. – Ты же знаешь, как у нас с ним. Сама только что говорила про удачу. Он женат на другой, потому что ему ужасно не повезло, вот так неудачно совпало. Бывает, что ничего не поделаешь, все так, как оно есть. – И так оно будет продолжаться годами и годами. Благодарю покорно: он весь из себя грандиозный, а как с тобой? – Нельзя так думать. Никто так не думает! Завтра мы все можем умереть. Надо брать, чего хочется, верно? А чего взаправду хочется? Сама не знаешь. У меня больше ничего нет, кроме Реджи. Если б его не было... – Голос Вив треснул. Она достала платок, высморкалась и, помолчав, сказала: – Он дарит мне радость, ты же знаешь. И смех. Бетти наконец отыскала зажигалку и прикурила. – Однако сейчас тебе не до смеха. Вив смотрела на выскочившее пламя, мигнула, когда оно вновь исчезло в темноте, и ничего не сказала. Почти не разговаривая, они сидели, пока окончательно не замерзли; тогда устало сцепили руки и поднялись. Они еще шли по скверу, когда завыли сирены. – Вот, извольте, – сказала Бетти. – Это положило бы конец всем твоим проблемам – хорошая толстая бомба. Вив посмотрела на небо. – Боже мой, это правда. И никто бы, кроме тебя, не знал. Прежде она не задумывалась, сколько тайн война поглощает и хоронит в пыли, тьме и молчании. Бомбежки представлялись злом, которое лишь со всего срывает покров. Поглядывая на небо, они шли к общежитию, и Вив говорила себе: пусть рыщут прожектора, пусть прилетят самолеты и залают зенитки, пусть разверзнется ад... Но когда где-то на севере Лондона ударили первые залпы орудий, она забеспокоилась и потащила Бетти быстрее; даже в своем злосчастье Вив боялась бомбежки и боли и все же не хотела умирать. * * * – Эй, Ганс! – двумя часами позже орал в окно Джиггс. – Фриц! Давай сюда! Сюда, мать твою! – Заткнись, Джиггс, дерьма кусок! – раздался чей-то голос. – Сюда, Ганс! Я здесь! Джиггс прослышал, что из разбомбленной тюрьмы выпустили всех заключенных, кому оставалось сидеть меньше полугода; его срок заканчивался через четыре с половиной месяца, и потому в каждый налет он подтаскивал к окну стол и с него призывал немецких пилотов. Дункан заметил: если бомбили близко, эти вопли всерьез нервировали – тогда Джиггс представлялся огромным магнитом, притягивающим самолеты с бомбами и пулями. Впрочем, сегодня отдаленная бомбежка никого особо не беспокоила. Временами мягко бухало, вспышки на миг разжижали густую темень, да по небу шарили прожектора. Другие заключенные тоже влезли на столы и перекликались о всякой ерунде, прорываясь сквозь вопли Джиггса. – Баран! Эй, Баран, ты мне полкроны задолжал, сучий потрох! – Мик! Здорово! Чего делаешь? Надзирателя, который заставил бы их замолчать, не было. Едва начался налет, все охрана спустилась в укрытие. – За тобой должок!.. – Мик! Эй, Мик! Чтобы услышать друг друга, заключенные орали до хрипоты, ибо порой собеседники общались с разных концов корпуса, их разделяло пятьдесят камер. Дункану даже нравилось лежать и слушать эти вопли – будто в темноте крутишь настойку радиоприемника; он умел отключиться от голосов, когда они начинали раздражать. А вот Фрейзер каждый раз приходил в бешенство. Сейчас, к примеру, он ворочался, кряхтел и матерился. Затем привстал и кулаком разровнял ухабы тюфяка, набитого конским волосом. Подтянул одежду, для тепла уложенную поверх одеяла. В темноте Дункан его не видел, но угадывал его движения по колебаниям рамы шконок. Когда Фрейзер тяжело улегся, шконки с легким стоном и скрипом качнулись из стороны в сторону, точно койки кубрика. «Мы будто матросы», – подумал Дункан. – Ты мне полкроны должен, пиздюк! – О господи! – Фрейзер вновь подскочил и яростно взбил тюфяк. – Неужели помолчать не могут! Заткнитесь!!! – заорал он, саданув кулаком в стену. – Без толку, – зевнул Дункан. – Им не слышно. Они сейчас Стеллу доводят, послушай. Кто-то выкрикивал: – Стел-ла! Стел-ла! Кажется, это был Пейси из второй зоны. – Стел-ла! Я кое-что про тебя знаю... В бане я видел твою манду! Твою шахну видел! Она черна, как ночь! Другой зэк присвистнул и рассмеялся: – Ну ты, на хер, поэт, Пейси! – Будто черная крыса с перерезанной глоткой! Словно толстые мамкины губищи спрятались в папашиной бородище! Стел-ла! Чего молчишь-то? – Не может ответить, – раздался другой голос. – Строчит мистеру Чейсу! – Чейсу сосет, – крикнул третий, – а Браунинг засаживает сзади! На все руки, на хер, мастерица! – Замолчите, противные! – возник новый голос. Это была Моника из третьей зоны. Пейси переключился на нее: – Мо-ни-ка! Мо-ни-ка! Засим последовали «бум!» далекого разрыва и вопль Джиггса: – Ганс! Фриц! Адольф! Валяй сюда! Фрейзер застонал и перевернулся на подушке. – Сволочи! – буркнул он. – Достали уже! В довершение всего кто-то запел: – Голубые одежды были знаком надежды... Ты снилась вся в голубом... Певца звали Миллер. Он сидел за нечто вроде рэкета ночного клуба. Миллер всегда пел с невероятной проникновенностью, будто с эстрады мурлыкал в микрофон. Услышав его голос, зэки со всех этажей взвыли: – Вырубите его на хер! – Миллер, паскуда! В соседней с Дунканом камере чем-то заколотил по полу Куигли – вероятно, солонкой. – Заткнись, дерьмо собачье! – ревел он. – Миллер, разъебай! – Ты снилась вся в голубом... Миллер продолжал петь, перекрывая возмущенные вопли и отдаленный гул бомбардировщиков; как назло, песня была мелодичной. Один за другим зэки стихли, будто заслушались. Чуть погодя даже Куигли отбросил солонку и перестал реветь. Я помню твой голос и наши объятья, И вкус твоих губ готов был познать я. Но ты вдруг исчезла, а я пробудился И понял – твой образ мне только приснился. Фрейзер тоже затих и приподнял голову, чтобы лучше слышать. – Черт возьми, Пирс, – сказал он. – Вроде бы я даже танцевал под эту мелодию. Точно, танцевал. – Фрейзер снова лег. – Наверное, потешался над дурацкими словами. А сейчас они кажутся офигительно к месту, правда? Надо же, чтоб попсовая песенка в исполнении Миллера так верно передавала желание. |