Книга Девушка с жемчужиной, страница 38 – Трейси Шевалье

Через несколько дней Ван Рейвен с женой пришли смотреть законченную картину. Утром мы с хозяином приготовились к их визиту. Жемчуг и шкатулку он отнес назад Катарине, а я убрала все лишнее и расставила стулья. Затем он подвинул мольберт с картиной на то место, где стояла натурщица, и попросил меня открыть все ставни.

В то утро я помогала Таннеке приготовить для них праздничный обед. Я не думала, что мне придется их увидеть, и когда собрались в мастерской, вино наверх понесла Таннеке. Но, вернувшись, она объявила, что помогать ей прислуживать за обедом буду я, а не Мартхе, которая уже достаточно взрослая, чтобы сидеть с ними за столом.

— Так распорядилась моя хозяйка, — добавила она.

Я удивилась. Когда они в прошлый раз приходили смотреть картину, Мария Тинс постаралась, чтобы я не попалась на глаза Ван Рейвену. Но Таннеке я этого не сказала.

— А Ван Левенгук тоже там? — вместо этого спросила я Таннеке. — Вроде я слушала в прихожей его голос.

Таннеке рассеянно кивнула, пробуя жареного фазана.

— Неплохо, — сказала она. — Могу утереть нос этим хваленым поварам Ван Рейвенов.

Пока она была наверху, я посыпала фазана солью — у Таннеке была привычка недосаливать.

Когда все спустились в столовую и заняли свои места, мы с Таннеке стали заносить блюда. Катарина бросила на меня негодующий взгляд: она вообще плохо умела скрывать свои чувства, и ее возмутило, что я прислуживаю за столом.

И у хозяина сделался такой вид, словно он сломал зуб о камень. Он холодно поглядел на Марию Тинс, которая с безразличным видом взяла бокал с вином. Зато Ван Рейвен радостно осклабился.

— А, большеглазая служанка! — воскликнул он. — А я удивлялся, что это тебя не видно. Как дела, душечка?

— Отлично, сударь, благодарю вас, — пробормотала я, положила ему на тарелку кусок фазана и поспешно отошла. Но недостаточно поспешно — он таки успел погладить меня по бедру. Прошло несколько минут, а я все еще ощущала настырное прикосновение его руки. Если жена Ван Рейвена и Мартхе ничего не заметили, то Ван Левенгук заметил все — и ярость Катарины, и раздражение хозяина, и нарочитое безразличие пожавшей плечами Марии Тинс, и блудливое прикосновение Ван Рейвена. Когда я подошла с блюдом к нему, он внимательно посмотрел мне в лицо — как будто пытаясь понять, как простой служанке удалось вывести из себя всех. Я была ему благодарна, потому что меня он явно ни в чем не винил.

Таннеке тоже заметила, что мое присутствие нарушило спокойствие за столом, и, вопреки обыкновению, пришла мне на помощь. Она промолчала, но после этого сама выходила к столу — принести гарнир, наполнить я бокалы, подать новые блюда. А мне предоставила хлопотать на кухне. Мне пришлось пойти в столовую только еще один раз, когда нам обеим надо было собрать грязные тарелки. Таннеке сразу направилась к Ван Рейвену, а я собрала тарелки на другом конце стола. Но Ван Рейвен не спускал с меня глаз. И хозяин тоже.

Я старалась не обращать на них внимания и вместо этого прислушивалась к словам Марии Тинс. Она обсуждала следующую картину.

— Вам ведь понравилась картина про урок музыки? — обратилась она к Ван Рейвену. — Так почему бы не написать еще одну картину музыкального содержания? Скажем, изображающую концерт — трое или четверо музыкантов и несколько слушателей.

— Никаких слушателей, — перебил хозяин. — Я не рисую многолюдные сцены.

Мария Тинс скептически на него посмотрела.

— Чего тут спорить, — добродушно вмешался Ван Левенгук. — Музыканты ведь интереснее слушателей.

Я была ему благодарна за то, что он поддержал хозяина.

— Мне тоже не важны слушатели, — объявил Ван Рейвен, — но я не отказался бы позировать для такой картины. Я буду играть на лютне. — Помолчав, он добавил: — И пусть она тоже будет на картине.

Не глядя на него, я знала, что он показывает на меня.

Таннеке поймала мой взгляд и дернула головой в сторону кухни, и я ушла, оставив ее собирать остальные тарелки. Мне хотелось посмотреть на хозяина, но я не посмела. Позади себя я услышала оживленный голос Катарины:

— Какая прекрасная мысль! Как на той картине, где вы изображены со служанкой в красном платье. Помните?

В воскресенье, когда мы с матушкой остались одни на кухне, она решила серьезно со мной поговорить. Отец сидел на крыльце, греясь в слабых лучах позднего октябрьского солнца, а мы готовили обед.

— Ты знаешь, что я не слушаю рыночные сплетни, — начала она, — но трудно не обращать на них внимания, когда упоминается имя твоей дочери.

Я сразу подумала о Питере. Но ничто из того, что мы делали в темном закоулке, не заслуживало сплетен. Я ведь ничего особенного ему не позволяла.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — честно сказала я.

Матушка пожала губы:

— Говорят, что твой хозяин собирается тебя рисовать.

Казалось, сами эти слова сводили ей губы. Я перестала помешивать в кастрюле.

— Кто это говорит?

Матушка вздохнула: ей не хотелось передавать подслушанные сплетни.

— Торговки яблоками на рынке.

Я ничего не сказала, и матушка приняла мое молчание за признание справедливости слуха.

— Почему ты мне об этом не сказала, Грета?

— Матушка, я сама об этом в первый раз слышу. Мне никто ничего не говорил.

Она мне не поверила.

— Честное слово, матушка, — настаивала я. — Хозяин ничего мне не говорил. Мария Тинс ничего не говорила. Я просто убираюсь в мастерской. Больше к его картинам я никакого отношения не имею.

Про работу с красками я ей никогда не говорила.

— Как ты можешь верить каким-то старым сплетницам и не верить собственной дочери?

— Когда на рынке о ком-то начинают сплетничать, значит, для этого есть причина — даже если и не та, которую называют.

Матушка пошла звать отца к обеду. Больше она на эту тему в тот день не заговаривала, но я начала опасаться, что она права: мне наверняка скажут последней.

На следующий день, отправившись в мясной ряд, я решила поговорить об этом слухе с отцом Питера. Я не смела спрашивать Питера-младшего: если матушка слышала эту сплетню, то, конечно, слышал и он. И уж конечно, она его не обрадовала. Хотя он никогда об этом не говорил, я знала, что он ревнует меня к хозяину. Питера-младшего в палатке не было. Питер-старший тут же сам об этом заговорил.

— Что я слышу, — сказал он со смешочком, как только я подошла к прилавку. — Говорят, с тебя картину будут рисовать. Глядишь, так вознесешься, что и смотреть не захочешь на моего сына. А он из-за тебя отправился на Скотный рынок чернее тучи.

— Расскажите, что вы слышали?