Онлайн книга «Биохакер»
|
Хантер завозился на кровати и, растягивая слова, спросил: – А все-таки, Димитри, какого черта он загнал сюда тебя? «Мысли он, что ли, читает?» – тоскливо подумал Тезей, глядя в темноту и пустоту за окном. – Я знаю местность, – сказал он вслух. – И Вечер… Ликаон полагал, что мог уцелеть кто-то из моих бывших знакомых. Это облегчило бы контакт с местным населением. Охотник громко хмыкнул: – Ага, контакт был успешный, на все сто. До сих пор с себя местное население соскребаешь. Не парь мне мозги, умник. И не называй его собачьей кличкой, чужих ушей тут нет. Ты ведь с ним, кажется, давно знаком? «Чего он добивается?» – Давно, – вслух ответил биолог. – И с каких же пор он заделался Ликаоном? Тезей встал со стула и, подойдя к окну, прижался горящим лбом к прохладному стеклу. Шум в голове нарастал, в нем уже пробивались отдельные мелодии. Надо будет вколоть антидот, как только убедится, что омний на коже нет… – Ликаон принес Зевсу в жертву своего маленького сына, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – И накормил бога человеческим мясом. За это он был превращен в волка… – Пф-фа! – презрительно фыркнул Хантер. Охотник валялся на кровати, закинув руки за голову, и, задрав ногу, с преувеличенным вниманием разглядывал свой сапог из желтой телячьей кожи – словно ничего интересней в мире не было. – Вам смешно, Хантер? Голоса прорывались сквозь течение мыслей, раздирая в клочки сознание. Охотник обернулся к нему. То ли из-за отраженного света фонарика, то ли из-за того, что в голове все поплыло от боли, но Тезею показалось, что глаза человека сверкнули красным, как у зверя. – Нет, Димитри, мне не смешно. Во-первых, я не люблю, когда приносят в жертву младенцев. Во-вторых, хорош тот бог, который сначала жрет человеческое мясо, а потом наказывает тех, кто старался ему угодить. В-третьих, я в курсе про волка, но к чему прикрывать голую жопу пижонскими кличками? «Царь аркадский Ликаон» – это, конечно, звучит получше, чем «вельдовый торчок»… Первая мысль Тезея была: «Какой еще волк?» Вторая: «Откуда он знает про аркадского царя, ведь я не говорил…» А вместо третьей мысли в голове взорвался разноголосый, оглушительный хор чужих жизней. …Дмитрий хлопал глазами, как сова на свету. Отчасти он и чувствовал себя совой, притом рухнувшей с ветки башкой вниз. Оказывается, после того, как ты пролежал несколько недель в стеклянном боксе, прикрученный к койке, внешний мир отрезвляет не хуже, чем удар дубинкой по темечку. Даже голоса в голове примолкли. Под деревьями лежал снег. Черная протоптанная тропинка вилась между серо-бурыми стволами. С белесого неба каркали вороны. Впереди, за зарослями вербы и ивняка, за сухими прибрежными камышами катилась еще не замерзшая река. Пахло снегом. До этого Дмитрий не знал, что у снега есть запах, – но после стерильности бокса запахи атаковали его. К примеру, Вечерский, шагавший рядом и придерживавший его под локоть – не дай бог, подопытный свалится с непривычки, головку о камень расшибет, – так вот, Вечерский пах чем-то мускусным, пряным, а еще по́том, а еще элитным мужским парфюмом, странно сплетавшимся с мускусной струей. А еще зверем. От земли пахло снегом и укрытой под снегом раскисшей листвой. От реки пахло водой и тиной. И ко всему примешивался назойливый, кислый запах дрожжей. Дмитрий завертел головой. Вечерский крепче сжал пальцы у него на локте и усмехнулся, когда его подопечный точно определил направление. Между последними деревьями и зарослями камыша у реки лежала узкая полоска луга. По весне ее затапливало паводком, а сейчас из-под снега торчали высокие сухие стебли борщевиков и пастушьей сумки. Дрожжевая вонь ударила по ноздрям. А в голове, сметая все остальные мелодии, грянул торжественный и строгий хорал. Красота и строгость этой музыки, похожей на мелодический рев органа, никак не сочеталась с уродливой ямищей посреди луга. В этой яме с ржавыми краями кипело серо-зеленое месиво, то же самое, что Дмитрий видел в легких несчастной лаборантки, только без красно-черных кровяных сгустков. Он чуть не упал – удержали пальцы Вечерского, клещами сжавшие локоть. Обернувшись, он беззвучно прокричал: «Как?» «Вороны, – холодно прозвучало в ответ. – Вороны, собаки, кошки, мыши и крысы. Но главным образом, конечно, вороны. Они клевали зараженные трупы. А потом разлетались по окрестностям и дохли, и падали в снег, давая начало вот этому». Вечерский дернул подбородком в сторону ямы. Дмитрию стало страшно, как не было еще никогда, даже после суматошного звонка из больницы или на вскрытии в морге. Его не пугала так даже собственная смерть – до того, что хотелось развернуться и сломя голову побежать к реке, прыгнуть в воду и грести что было сил на другой берег. Но он испугался не ямы и не того, что сулила наполнявшая ее серо-зеленая масса. Он боялся следующих слов Вечерского. И эти слова пришли, неизбежные и неумолимые. «Вы рассказали мне о том, что случилось в госпитале. Вы думаете, что заставили тех людей умереть». Дмитрий передернулся, как лошадь, ужаленная слепнем. «В госпитале к тому моменту остались уже только умирающие, так что можете себя особенно не винить – они и так были обречены. Но мне лично во всей этой истории интересны два аспекта…» Органная фуга в голове звучала все громче, все настойчивей. Он боролся с желанием сжать руками виски. «Первое, – отчего-то легко перекрывая музыку, сказал Вечерский, – анализ показал, что гены погибших смешались с вирусной ДНК генбота и с последовательностями омний, которые ассимилировал генбот. Тут есть любопытный момент: почему генбот, попав в человеческий организм через омнии, не спас новых носителей? Создается впечатление, что Sacharomyces omnipresens ему больше по вкусу, чем Homo Sapiens. В поединке человек – омнии наш «генетический компьютер» решительно сыграл на стороне омний, и это очко не в нашу пользу…» Слова терялись и теряли смысл. Дмитрий смотрел на подтаявший снег. Лечь бы, зарыться. «И второе, – невозмутимо продолжал Вечерский, как будто не замечая состояния своего спутника. – Я предполагаю, что вы можете воздействовать только на организмы, зараженные генботом. По-моему, вы и есть мой биохакер, Дима. Вы то, что я несколько лет пытался получить в своей лаборатории. А теперь я хочу это проверить. Прикажите… – снова кивок в сторону дьявольского котла, – прикажите этой субстанции умереть». Мысли ворочались тяжелыми валунами, рыхлым весенним льдом, но Дмитрий все же собрался и ответил: «Я могу убить и вас. И весь город. Всех зараженных генботом. Вы сами сказали – апоптоз [2] был первым приказом, вложенным в генбот…» Вечерский улыбнулся уголком рта, насмешливо и невесело. |