Книга Светлячок надежды, страница 81 – Кристин Ханна

– Мне лучше, – глухо ответила я.

Но когда я вошла в их новый дом, с мебелью из моей юности, с запахом отцовского лосьона после бриться «Олд Спайс» и его сигарет «Кэмел», мне стало плохо. Я бросилась к кухонной раковине, где меня вырвало.

Увидев тебя после разлуки, я заплакала.

– Дороти, не расстраивай ее, – строго сказала мать. – Она тебя не знает.

Она не позволила прикоснуться к тебе. Казалось, она была уверена, что отравивший меня яд каким-то образом передастся тебе. Разве я могла возражать?

Ты выглядела счастливой рядом с ней, а она улыбалась тебе и даже смеялась. Я не помнила ее такой. У тебя была своя комната и много игрушек, и мать баюкала тебя, укладывая спать. В свою первую ночь дома я стояла на пороге твоей комнаты, смотрела и слушала, как она поет тебе колыбельную.

Потом почувствовала, что подошел отец – на меня словно повеяло холодом. Он приблизился вплотную, положил руку мне на бедро и прошептал прямо в ухо:

– Она будет красоткой. Твоя маленькая нелегальная эмигрантка.

Я резко обернулась:

– Не смей даже смотреть на мою дочь.

Он ухмыльнулся:

– Я буду делать все, что захочу. Разве ты этого еще не поняла?

Я закричала, охваченная яростью, и оттолкнула отца от себя. Глаза его широко раскрылись – он потерял равновесие. Отец протянул ко мне руки, но я отпрянула, а он покатился вниз по деревянной лестнице, ударяясь о ступени и ломая балясины. А я стояла и смотрела. Когда он замер внизу, я спустилась и встала рядом. На затылке у него сочилась кровь.

Меня словно окутал холодный серый туман, отрезая от остального мира. Я опустилась перед ним на колени, прямо в лужицу крови.

– Я тебя ненавижу, – прошептала я, надеясь, что это последние слова, которые он слышит в своей жизни. Потом услышала голос матери и подняла голову.

– Что ты наделала? – Ты спала у нее на руках, и даже ее крик тебя не разбудил.

– Он мертв, – сказала я.

– О боже! Уинстон! – Мать бегом вернулась в комнату, и я услышала, что она звонит в полицию.

Я побежала за ней и схватила за руку, когда мать вешала трубку.

– Тебе помогут, – сказала она.

Помогут.

Я знала, что это значит. Электрошок, ледяные ванны, зарешеченные окна и лекарства, от которых забываешь все и всех.

– Отдай ее мне, – взмолилась я.

– С тобой она не будет в безопасности. – Мать крепче обняла тебя. Я понимала, что она хочет тебя защитить, и мне стало так больно, что я едва не задохнулась от боли.

– Почему ты так никогда не защищала меня?

– Как?

– Ты знаешь как. Ты знаешь, что он со мной сделал.

Она покачала головой и что-то пробормотала, но я не расслышала. Потом произнесла очень тихо:

– Я ее защищу.

– Меня ты не защитила.

– Нет, – сказала она.

Я слышала приближающийся звук сирен.

– Отдай ее мне, – снова взмолилась я, понимая, что уже поздно. – Прошу тебя.

Мать покачала головой.

Они меня арестуют, если найдут здесь. Теперь я убийца. Моя собственная мать вызвала полицию, и, Бог свидетель, она не будет меня защищать.

– Я вернусь за ней, – пообещала я. Из моих глаз текли слезы. – Я найду Рафа, и мы вернемся.

Выбежав из родительского дома, я укрылась во дворе, под гигантским рододендроном. Появилась полиция, следом приехала «скорая помощь», собрались соседи.

Я думала, что должна ненавидеть себя – убийцу, – но не чувствовала ничего кроме радости. Он мертв! По крайней мере, я спасла тебя от него. Мне хотелось спасти тебя и от моей матери, но, честно говоря, я и сама не знала, смогу ли вырастить тебя одна. Я была никто – ни работы, ни денег, ни школьного аттестата.

Чтобы стать семьей, нам с тобой был нужен Раф.

Раф. Его имя стало для меня всем – религией, мантрой, целью.

Я вышла на Ферст-авеню и подняла руку. Рядом со мной остановился автобус «фольксваген» с наклейками в виде цветов, и водитель спросил, куда мне нужно.

– Салинас, – ответила я. Ничего другого мне не пришло в голову. Последнее место, где я видела Рафа.

– Садись.

Я села. Забралась в автобус и стала смотреть в окно и слушать музыку из трескучего радиоприемника. «В дуновении ветра».

– Травку будешь? – спросил водитель, и я подумала: «А почему бы и нет?»

Говорят, марихуана не вызывает зависимости. Только не в моем случае. Выкурив первую сигарету, я уже не могла остановиться. Мне было необходимо спокойствие, которое давал наркотик. Именно с этого времени я стала вести жизнь вампира: бодрствовала по ночам, все время под кайфом, спала на грязных матрасах с мужчинами, которых не помню. Но везде, куда бы я ни приезжала, я спрашивала о Рафе. В каждом городе Калифорнии я на попутках добиралась до окрестных ферм и на ломаном испанском расспрашивала рабочих, показывая единственную сохранившуюся у меня фотографию; они смотрели на меня с опаской.

Я бродяжничала несколько месяцев, пока не оказалась в Лос-Анджелесе. Оттуда я добралась на попутках до ранчо «Фламинго» и увидела дом, в котором выросла. А потом пошла к дому Рафа. Я никогда там не была, и поэтому поиски отняли у меня много времени. Я не надеялась его там найти, и не ошиблась. Тем не менее дверь мне открыли.

Его дядя. Я поняла это сразу же, как только его увидела. У него были такие же темные глаза, как у Рафа – твои глаза, Талли, – и такие же волнистые волосы. Мне он показался невероятно старым: морщинистый и поблекший за годы тяжелой работы под палящим солнцем.

– Дороти Харт, – сказала я, вытирая вспотевший лоб.

Он сдвинул на затылок потрепанную шляпу из соломы.

– Знаю. Вы отправили его в тюрьму. – Он говорил с сильным акцентом.

Что я могла на это возразить?

– Вы знаете, где Раф?

Он смотрел на меня так долго, что мне стало нехорошо. Потом махнул заскорузлой ладонью, приглашая в дом.

В моем сердце расцвела надежда – совсем чуть-чуть, – и я взбежала по неровным ступенькам крыльца и прошла в чистый, погруженный в полумрак дом, в котором пахло лимонами, жареным мясом и чем-то еще, возможно сигарами.

Около маленького, в пятнах сажи камина старик остановился. Плечи его поникли.

– Он вас любил.