Книга И снова о любви, страница 37 – Лорейн Заго Розенталь

— Моя подруга Саммер Саймон, — представила я, стараясь не показывать, что сейчас я — самый уязвимый человек из ныне живущих. — Кстати, большая фанатка «Янкиз».

— Дона Маттингли, — уточнила она. — Обожаю его.

Они принялись обсуждать других «Янкиз» — Рикки Хендерсона и Майка Пальяруло и остальных. Я ничего не знала о бейсболе, поэтому не могла поддержать беседу.

— Приятно было познакомиться, — сказал Блейк, когда за Саммер прибыла машина.

Саммер улыбнулась:

— Мне тоже. Можно будет как-нибудь собраться вчетвером.

«Даже не мечтай», — мысленно ответила я, сев в «корвет».

— Как тебе Саммер? — спросила я, стараясь не выдать голосом ревность, беспокойство и остальные унизительные чувства, за которые себя ненавидела.

Он остановился на красный свет.

— Приятная девушка.

Я молча кивнула.

Он нажал на газ. В окне промелькнули гигантские колонны и широкие ступени музея «Метрополитен».

— По-твоему, она красивая? — спросила я ровным голосом, словно ответ меня особо не интересовал.

— Да… Очень красивая.

Я уставилась в лобовое стекло.

— Знаю. Так все думают.

Меня не покидали мысли о том, что вскоре Тина начнет доставлять обеды на деловые встречи «Эллис и Хаммел», тогда Блейк узнает Саммер ближе и забудет обо мне.

Блейк дотронулся рукой до моего лица и повернул к себе.

— Ты намного красивее, — сказал он. — Чем она, я имею в виду.

«Врешь ты все», — едва не вырвалось у меня.

Мне и в голову не приходило, что найдется человек, который скажет, что я красивее Саммер Саймон. Поэтому я прикусила язык и просто наслаждалась его словами.

— Куда мы? — спросила я несколько минут спустя, заметив, что мы покидаем Манхэттен.

— Ты так и не показала мне свои рисунки.

Итак, мы отправились ко мне домой. Мама была в школе, отец — в полицейском участке, а может, собирал свидетельские показания (или чем там они занимаются, чтобы задержать убийц?). Я открыла несколько окон на первом этаже, потому что кондиционеры он так и не установил. Однако Блейк, казалось, не обратил особого внимания на духоту и отсутствие в нашем доме лифта. По всей видимости, ему все нравилось. Поэтому я с удовольствием показала ему гостиную, столовую и кухню, где он увидел полароидный снимок Эвелин. Мама в тот день сделала несколько фотографий — Киран на велосипеде, Шейн в кроватке — и прикрепила их к холодильнику магнитами с не блещущими оригинальностью надписями: «Будь благословен этот дом!» и «Ставьте перед собой высокие цели».

— Это мои племянники, — пояснила я.

— Симпатяги, — отозвался Блейк и опять заметил, что хорошо заводить детей, пока ты молод.

— Эвелин едва исполнилось восемнадцать, когда родился Киран. — Я уже достаточно долго знала Блейка, чтобы хранить тайны моей сестры. — Это слишком рано.

Он кивнул:

— Зато в двадцать уже не рано. В ноябре мне будет двадцать один, я теряю время в университете, а мог бы уже иметь все это. — Он указал пальцем на фотографии.

— Ты не теряешь время, — сказала я.

Блейк улыбнулся. Улыбнулся так, будто я подняла ему настроение. Обхватив мое лицо ладонями, он вновь попросил показать рисунки.

Мы поднялись по лестнице. В студии под ногами заскрипел пол. Я распахнула окно, вдали взвыла сирена «скорой помощи». Я волновалась и нервничала — а вдруг Блейк решит, что у меня нет таланта? Станет подтрунивать надо мной или критиковать.

— Не хочу докучать тебе этой ерундой, — пробормотала я, поворачиваясь к двери.

Он поймал меня за руку.

— Ты не докучаешь мне, Ари. Дай мне посмотреть.

Блейк сел за мольберт, а я достала из шкафа большие листы бумаги и раскрашенные холсты. Я показала ему рисунок, с которым заняла второе место на окружном конкурсе, и руки в альбоме для эскизов. Блейк смотрел очень внимательно и заинтересованно, и это придало мне уверенности. Как и мама, он считал, что я могу добиться успеха как художник.

Я покачала головой.

— Для этого нужно иметь большой талант, — сказала я и прислонилась к стене.

Он откинулся на стуле.

— А по-твоему, у тебя его нет?

Мне было приятно это слышать.

Потом мы разговорились. Я посвятила его в свои планы относительно учебы и работы, а он сказал, что хочет быть простым пожарным, иметь уютный маленький дом и кучу озорных ребятишек. Ему ненавистна сама мысль о том, что летом придется работать на «Эллис и Хаммел». Он бы с удовольствием бросил учебу прямо сейчас и поступил в Нью-Йоркский департамент пожарной охраны.

— Так почему же ты не поступаешь? — спросила я.

— Потому что от меня ждут другого. А семья — это главное, — сказал он, и я с ним полностью согласилась.

Мы поговорили еще немного и вдруг замерли от оглушительного грохота.

Игроки в уличный бейсбол разбили окно. Мы с Блейком бросились вниз. Пол в моей спальне был усеян осколками. Я выглянула в окно: трое мальчишек улепетывали в разные стороны. Двое — из маминого класса. Они, видимо, перепугались до смерти.

— Ну и попадет же им!

Я представила, как они забьются в угол, когда вечером их родителям позвонит миссис Митчелл, и посмотрела на длинный кусок стекла с острыми зазубринами.

— Не трогай! — приказал Блейк. — Где пылесос?

Я ткнула пальцем в шкаф, что стоял в прихожей.

Он убрал пылесосом бессчетное количество осколков, добросовестно проверяя ковер ладонью, чтобы я не наткнулась на неприятный сюрприз босыми ногами.

Он заботился обо мне. Совершенно точно. Я поблагодарила его. Он засобирался, потому что скоро должна была вернуться с работы мама — неприлично, если она застанет нас одних.

— До ее прихода еще часа два. — Я обвила руками его шею, поцеловала, он в ответ поцеловал меня.

Потом я вдруг очутилась на моей аккуратно заправленной кровати, Блейк — надо мной. Я закинула ноги ему на пояс. За окном чирикали воробьи, и я не насторожилась, даже когда он расстегнул мою блузку. Ничто не казалось мне неприличным, пока его пальцы не коснулись крючка на лифчике. Я вспомнила о своих несимметричных грудях, вспомнила разговор с мамой — и отстранилась от него.

— Я не могу.

Теперь наши глаза были открыты. Его щеки вспыхнули, он заговорил ровным голосом:

— Почему?

Я зажала на груди блузку.

— Потому что я… э-э-э… несимметричная. Здесь, наверху.

— Не может быть. Ты — совершенство.

Я знала, что это неправда. И все же мне стало немного легче.