Онлайн книга «Урман»
|
— Не скажу. — Хранильник явно успокаивался; вот уже и ехидца осмелилась прорезаться в его голосе. — Только я тогда вовсе не про чьи-то там руки радел. Это уж Яромир сам так попользовался, а я хотел лишь одного: чтоб он прознал о твоей вине. — Зачем?! — оторопело вытаращился на старого волхва Кудеслав. — А чтоб наказали тебя, — ответствовал Белоконь невиннейшим тоном. — Только надежда моя пропала втуне — Яромир вами с Кудлаем решил распорядиться по собственному разуменью. Мечник чувствовал себя так, словно бы вновь по его темени вскользь проехалось тяжеленнейшее бревно-давило. — Погоди-погоди… — бормотал он. — Так ты что ж, хотел, чтоб меня… Волхв ухмыльнулся не без самодовольства: — А ну-ка, ты, разумник, напомни старому дурню: какова положена обычаем кара за убийство сородича? — Убивца сжигают на погребальном костре убиенного… — Во-во, — хихикнул Белоконь. — А отколь же взять погребальный костер, когда убиенный живехонек? Тебя бы, мил друг, попросту изгнали. И куда б ты делся? Не к извергам же в работники-захребетники! Кудеслав медленно приходил в себя: — Да уж… К тебе бы, конечно. А и хитрован же ты, старче! Через внучек не вышло — попробовал так; так не вышло — стал заманивать через Векшу… Аи, хитрованище! — Как-то получилось, что в этих вроде бы восхищенных Мечниковых словах именно восхищенье и не проглядывало. — Ну, ладно. — Волхв пригасил усмешку, напрягся. — Минувшее миновало, и Леший с ним. А что же ты, — волхв приударил на это «ты», словно бы гвоздь вколотил, — собираешься делать теперь? Мечник дернул плечом. — Векша скучает по родителю… — равнодушно проговорил он, отворотясь. — Уйдете на Ильмень-озеро? — Да! — Кудеслав снова глянул в хранильниковы глаза. — Здесь будет много крови. Крови между своими. Воспрепятствовать этому я не могу. А видеть — не хочу. И проливать кровь сородичей я больше не стану, уразумел? — Думаешь, на Ильмене будет иначе? — Не думаю. Но мой род здесь. Что бы ни болтали старики, я не Урман. Я своему роду не чужой. Это на Ильмене я стану чужим. И слава богам. — Это трусость, — сказал Белоконь. — Да, — подумав, согласился Мечник. — Наверное, это трусость. — Стал быть, в доброхотные изверги подаешься? — Хранильник сморщился, будто кислятину разжевал. — Не получится у тебя. Верь моему слову: ты сюда не воротишься, только если тамошние края станут тебе родными. Кудеслав снова задумался. — Может, ты и прав, — сказал он наконец. А потом добавил: — Зато уж из тебя — всем извергам изверг. Какой смысл ни вкладывай: хоть тот, который ты на невесть когда будущие времена напророчил, хоть наш, нынешний. — Изверг рода человеческого, — пробормотал Белоконь. Но может, он и что-то другое выговорил — слышно было плохо. Во всяком случае» Мечнику волхвово бормотание показалось совершеннейшей бессмыслицей. А на бессмыслицу и внимание обращать нечего. Смеркалось. Блекли, пропадали дивные столбы ярого Хорсова злата. Лес медленно впускал в себя сумерки. — …е-е-сла-а-в! Возле самой опушки, там, где было еще светло, появилась тонкая белая фигурка, за голову которой словно бы зацепился последний луч умирающего дня. — Знаешь, а ведь ты меня все же уел, старче! — Кудеслав скользнул нежданно веселым взглядом по смутно видневшемуся в полумгле хранильникову лицу (белоснежные заросли волос, бороды и усов, а посреди — темное пятно с влажными отблесками удивленных глаз). — Уел! Что бы там ни было, а я теперь тебе по край жизни буду обязан. — Дурень ты! — вздохнул хранильник. Мечник, кажется, не расслышал. Он торопливо уходил туда, к еще нетронутой сумерками опушке, откуда неслось звонкое, зовущее: — …у-де-е-сла-а-ав! И горизонт шел ему навстречу. |