Онлайн книга «Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»»
|
Когда пашу казнили, тайна осталась известной только Аласкару. Он рассказал ее султанше, и Роксолана отправила ловкача перепрятать молодого человека, потому что не он сам, так его именем мог быть поднят бунт. Вот эта страшная угроза – бунт против законной власти – висела над всеми султанами постоянно. Казалось, у справедливо правившего и любимого народом Сулеймана такой угрозы не было, но это только казалось. Теперь Аласкару предстояло отправиться к шехзаде Баязиду, чтобы шпионить за ним, выяснить, действительно ли Баязид ведет переписку с шахом Тахмаспом, и как-то помешать этому, спровоцировав их недоверие. Опасно, конечно, но не больше, чем всегда. Хюмашах решимости любимого добиваться женитьбе на ней была рада. Роксолана тоже. – Хюмашах, вот вернется Аласкар, поговорим с султаном, он не откажет… Но легко говорить, и куда трудней сделать. Нет, не потому, что Роксолана передумала, она просто мало что уже могла. Как ни берегли султаншу, а не волноваться невозможно. Волнения сразу сказались на ее болезни, та вернулась, причем в более жестоком варианте. Произошло то, чего так боялся Заки-эфенди, – болезнь стала необратимой… Наступил страшный день, когда Роксолана не смогла подняться с постели, пыталась и не смогла. Боль стала сильней, она превратила внутренности в раскаленный очаг внутри, заставила застонать. Уже не помогали отвары и настойки Заки-эфенди, не мог помочь и Иосиф Хамон. На вопрос, следует ли ей снова отправиться на воды, чтобы пройти новое лечение, отвел глаза. – Госпожа, Заки-эфенди предупреждал вас, что нельзя сильно волноваться и переживать – это вызовет обострение болезни и мы не сможем с ней справиться. Никто не сможет. – Теперь поздно? И снова старый лекарь отвел глаза: – Можно снова попытаться, а чтобы вы не испытывали невыносимой боли, я буду давать вам настойку опиума. Только не следует злоупотреблять ею. Сначала это показалось выходом – она пила одурманивающее средство, боль немного стихала, начинало казаться, что излечение возможно. Если выпить побольше, можно вообще впасть в блаженное забытье, тогда накатывали счастливые воспоминания. Временами, приняв настойку, Роксолана впадала в такое забытье надолго, уносилась из этого мира в мир грез и воспоминаний, снова становилась зеленоглазой девчонкой, читавшей стихи молодому султану… убаюкивающей их первенца… смеявшейся счастливым смехом по любому поводу… Жизнь проходила перед затуманенным взором снова, но не по порядку, а обрывками, словно напоминая страшные и счастливые минуты вперемежку… Родители назвали ее Анастасией, Настей, Настеной… В плену назвали Роксоланой: роксоланками – русскими называли всех светловолосых девушек, захваченных в их краях. В Рогатине светловолосых много, не одна Настя Лисовская. В гареме назвали Хуррем – «дарящей радость, смеющейся». Она действительно часто смеялась серебряным смехом. Не потому, что была глупа, напротив, легко схватывала любые знания, удерживала цепкой памятью, а смеялась потому, что хотелось жить. Пятнадцатилетней девчонке, не самой красивой из окружающих, невысокого роста, вряд ли стоило надеяться на внимание молодого султана, оставалось только выполнять свою работу в гареме. Но это не отменяло саму жизнь, и Настя-Роксолана норовила пошалить, попеть песенки, почитать стихи, посмеяться. Однажды это услышал султан, услышал случайно, потребовал показать обладательницу серебристого голоса. С тех пор и до самой встречи с проклятой Каролиной Сулейман был очарован этим голосом и его хозяйкой, неизлечимо болен им. А сама хозяйка не только телом, но и всей душой, мыслями принадлежала Сулейману… Роксолана лежала, прикрыв глаза, вся во власти грез после настойки. Иосиф Хамон сокрушенно покачал головой: опиум, конечно, облегчает боль, но он не лечит болезнь. Султанше осталось совсем немного. – Чичек, сколько раз госпожа сегодня пила настойку? – Дважды, – мрачно вздохнула служанка. Она сама похудела, побледнела, а если и улыбалась, улыбка получалась кривой и больше похожей на оскал. – Плохо, скоро она уже не сможет без опиума. – Но нельзя же не давать, ей больно… – Нельзя, – сокрушенно вздохнул лекарь. Роксоланы с ними не было, она витала в своем прошлом… Все зыбко, голоса словно сквозь воду, но, как бывает во сне, Роксолана точно знала, что это она, что это с ней все, с ней и с Сулейманом… Не лови ту газель, которую гонит лишь страх. Ни к чему тебе птица, застрявшая в тонких силках. Излови соловья, выводящего трели на ветке, Но такого, какой не познал еще плена и клетки. Он услышал, как читала стихи подруге, когда на следующий день смотрел новых наложниц, потребовал показать ту, которая читала стихи. Она прочла вот эти… Прочла и стала икбал – той, что на ложе султана. В зыбком полусне Роксолана снова проживала их счастливые дни молодости… Сулейман даже читал стихи поэта Мухибби. Сколько ни старалась Роксолана, не смогла такого припомнить. – Нет, такого мне не читали, я бы запомнила! – А тебе понравились газели Мухибби? – Да! А кто переводил на турецкий? – Какая разница? – почему-то чуть приподнял бровь султан. – Я бы конец перевела чуть иначе. – Как? Она повторила по-своему последние строчки газели: – Но если и в раю тебя не будет, Не нужен рай мне. Он хмыкнул: – Да, так лучше. Я запомню. Поэтом Мухибби был он сам, Сулейман писал прекрасные стихи и страдал от невозможности поделиться написанным с людьми. Не всегда вместе – Повелитель на то и Повелитель, чтобы не только на троне сидеть или втайне стихи писать, – он проводил больше времени в походах, чем во дворце. Перед первым походом спросил, что ей привезти… – Чего ты хочешь, попроси, я все сделаю. – Нет, не сделаете. – Почему? Чего ты желаешь такого, что я не мог бы сделать? – Остаться. Я не прошу. Сулейман вздохнул, поправляя ей волосы: – Ты права, этого не могу, иначе завтра же перестану быть султаном. А что-нибудь попроще? Ты можешь попросить о чем-нибудь выполнимом? – Могу. – Говори. – У меня не одно желание… – Ты похожа на всех женщин. Говори, я исполню. – Можно мне… можно мне, пока вас не будет, приходить сюда и брать книги? – Что?! |