Книга Шоколад, страница 50 – Джоанн Харрис

Арманда с Люком задержались в шоколадной — поговорили немного, потом вместе ушли. Теперь они встречаются чаще и отнюдь не всегда в «Небесном миндале». Люк признался мне, что на прошлой неделе он дважды навещал бабушку у неё дома и каждый раз по часу возился в саду.

— Теперь, когда д-дом отремонтирован, она хочет р-разбить в саду клумбы, — серьёзно сказал он. — А сама уже не может копать так, как раньше. Говорит, хочет, чтобы в этом году у неё вместо сорняков росли ц-цветы.

Вчера он принёс ей ящик рассады из питомника Нар-сисса и высадил её во вскопанный грунт у одной из стен дома Арманды.

— Посадил л-лаванду, первоцвет, тюльпаны, нарциссы, — объяснил Люк. — Ей больше нравятся яркие цветы, с сильным ароматом. Она стала хуже видеть, поэтому я приготовил также сирень, лакфиоль, ракитник, — в общем, такие растения, которые она заметит. — Он застенчиво улыбнулся. — Я хочу их посадить перед её днём рождения.

Я спросила, когда у Арманды день рождения.

— Двадцать восьмого марта, — ответил мальчик. — Ей исполнится восемьдесят один. Я уже подыскал п-подарок.

— Вот как?

Он кивнул.

— Наверно, куплю ей ш-шёлковую комбинацию. — Тон у него смущённый. — Она любит красивое нижнее бельё.

Подавив улыбку, я сказала, что он выбрал замечательный подарок.

— Придётся съездить в Ажен, — озабоченно продолжал он. — А потом спрятать подарок от мамы, а то она скандал закатит. — Он вдруг улыбнулся. — Может, давайте устроим для неё вечер? Поздравим её со вступлением в следующее десятилетие.

— Надо бы спросить, что она сама думает по этому поводу, — посоветовала я.

В четыре часа домой вернулась Анук — уставшая, довольная и по уши в грязи. Я сделала ванну, сняла с неё грязную одежду и окунула в горячую воду с медовым ароматом. Пока я купала дочь, Жозефина заварила чай с лимоном, и потом мы все вместе сели полдничать шоколадным пирогом, сдобными булочками с ежевичным джемом и крупными сладкими абрикосами из теплицы Нарсисса. Жозефина за столом была задумчива и крутила на ладони абрикос.

— Я всё думаю про этого мужчину, — наконец промолвила она. — Про того, что утром приходил.

— Ру.

Она кивнула.

— Его судно сгорело… — неуверенно произнесла она. — Ты думаешь, это не был несчастный случай, да?

— Он считает, что нет. Говорит, что там пахло бензином.

— По-твоему, как бы он поступил, если б нашёл… — и дальше с усилием в голосе, — виновного?

Я пожала плечами:

— Понятия не имею. Почему ты спрашиваешь, Жозефина? Тебе известно, кто это сделал?

— Нет, — торопливо ответила она. — Но если бы кто-то знал… и скрыл… — Её голос дрогнул. — Он… я имею в виду… что он…

Я посмотрела на неё. Избегая моего взгляда, она рассеянно катала по ладони абрикос. Внезапно я уловила тень её мыслей.

— Ты знаешь, чьих это рук дело, верно?

— Нет.

— Послушай, Жозефина, если тебе что-то известно…

— Я ничего не знаю, — категорично заявила она. — Хотела бы знать, но не знаю.

— Не волнуйся. Тебя никто ни в чём не обвиняет, — с подкупающей лаской в голосе сказала я.

— Я ничего не знаю! — визгливо повторила она. — Правда, не знаю. И потом, он ведь всё равно уезжает. Он сам сказал. Он не из этих мест и вообще зря сюда приехал, и… — Она оборвала фразу, громко щёлкнув зубами.

— А я видела его сегодня, — доложила Анук с набитым ртом; она жевала булку. — И дом его видела.

Я с любопытством посмотрела на дочь.

— Он с тобой разговаривал?

Она энергично кивнула:

— Конечно. Он сказал, что в следующий раз сделает мне настоящий корабль, из дерева, который не утонет. Если какие-нибудь выродки и его тоже не сожгут. — Анук очень точно передаёт акцент Ру, произносит его слова с теми же рычащими отрывистыми интонациями.

Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

— У него дома холодно, — продолжала Анук. — Прямо на середине ковра печка. Он сказал, что я могу приходить к нему, когда захочу. О… — С виноватым выражением на лице она прикрыла рот ладонью. — Он сказал, чтобы только я тебе ничего не говорила. — Она театрально вздохнула. — А я проболталась, maman. Да?

Я со смехом обняла дочь.

— Да.

У Жозефины вид был встревоженный.

— Не нужно ходить в тот дом! — взволнованно воскликнула она. — Ты же не знаешь этого человека, Анук. Вдруг он насильник.

— Думаю, ей ничего не грозит. — Я подмигнула Анук. — Пока она всё мне рассказывает.

Анук в ответ тоже мне подмигнула.

Сегодня хоронили одну из жилиц дома для престарелых «Мимозы», расположенного вниз по реке, в связи с чем посетителей у нас было мало — народ не заходил то ли из страха, то ли из уважения к умершей. От Клотильды из цветочной лавки я узнала, что скончалась старушка девяноста четырёх лет, родственница покойной жены Нарсисса. Я увидела Нарсисса — его единственная дань печальному событию — чёрный галстук, надетый под старый твидовый пиджак, — и Рейно в его чёрно-белом одеянии священника. Прямой, как палка, он стоял на входе в церковь с крестом в одной руке; вторую он вытянул в гостеприимном жесте, приглашая внутрь всех, кто пришёл проводить несчастную в последний путь. Таковых оказалось немного. Может, с десяток старушек, все мне незнакомые. Некоторые пухленькие, похожие на нахохлившихся птичек, как Арманда, другие — усохшие, почти прозрачные от дряхлости, одна сидит в инвалидной коляске, которую толкает белокурая медсестра. Все в чёрном — в чёрных чулках, в чёрных шляпках или платках. Кто-то в перчатках, другие прижимают свои бледные скрюченные руки к плоской груди, словно девственницы на картинах Грюневальда. Пыхтя и отфыркиваясь, они компактной маленькой группкой направлялись к церкви Святого Иеронима. Я видела, главным образом, их пригнутые головы и иногда чьё-нибудь серое лицо с блестящими чёрными глазами, подозрительно косящимися на меня с безопасного расстояния, а медсестра, авторитетная и деятельная, уверенно руководила шествием, катя перед собой инвалидную коляску. Сидевшая в ней старушка держала в одной руке молитвенник и, когда они входили в церковь, запела высоким мяукающим голоском. Остальные хранили молчание и, прежде чем скрыться в темноте храма, кивали Рейно, а некоторые также вручали ему записки в чёрных рамочках, чтобы он прочёл их во время богослужения. Единственный на весь городок катафалк прибыл с опозданием. Внутри — обитый чёрным гроб с одиноким букетиком. Уныло зазвонил колокол. Ожидая посетителей в пустом магазине, я услышала звуки органа — несколько невыразительных нестройных нот, звякнувших, как камешки, бултыхнувшиеся в колодец.

Жозефина, отправившаяся на кухню за меренгами с шоколадным кремом, тихо вошла в зал и промолвила с содроганием: