Книга Чай с птицами, страница 4 – Джоанн Харрис

Никто не сказал, что это неподобающая книга. Надежда держала ее, улыбаясь, водя пальцами по гладкому, ни разу не раскрытому корешку.

— Как хорошо пахнет, — тихо сказала она, — Я почти забыла.

Водитель, чернокожий, длинноволосый, ухмыльнулся нам. Он явно наслаждался жизнью.

— Куда теперь, дамы? — спросил он.

Я не смогла ответить. Дрожащими руками я протянула ему вырезку с найтсбриджским адресом. Если бы он засмеялся, я бы, наверное, разрыдалась. Я уже была готова заплакать. Но водитель только ухмыльнулся еще раз и направил такси в гудящий поток.

Магазин был маленький — одна витрина со стеклянными полками, по одной паре обуви на каждой. За ними виднелся интерьер в светлых тонах, стекло и бледное дерево, на полу — высокие вазы с белыми розами.

— Стой, — сказала я Надежде.

— Что такое? Закрыто?

— Нет.

В магазине никого не было, я видела. Один только продавец, молодой, одетый в черное, с длинными, чистыми волосами. Туфли на витрине — бледно-зеленые, крохотные, как бутоны, что вот-вот раскроются. Ценников не было вообще.

— Вперед! — скомандована Надежда кембриджским голосом.

— Не могу. Это…

Я не смогла договорить. Я опять увидела себя — старую, бесцветную, не тронутую магией.

— Неподобающе, — презрительно рявкнула Надежда и вкатила меня внутрь.

Мне вдруг показалось, что она вот-вот врежется в вазу с розами у двери.

— Левее! — завопила я, и мы проскочили мимо вазы. Чудом.

Молодой человек поглядел на нас с любопытством. У него было умное, красивое лицо, и я с облегчением увидела, что глаза его улыбаются. Я показала вырезку.

— Я хотела бы посмотреть вот эти, — сказала я, подражая повелительному тону Надежды, но голос вышел старческий и нетвердый. — Четвертый размер.

Он чуть округлил глаза, но ничего не сказал. Повернулся и ушел в подсобку — там виднелись коробки, лежащие в ожидании на полках. Я закрыла глаза.

— Я знал, что у меня осталась пара.

Он осторожно вынул туфли из коробки, блестящие, словно облизанные, и красные, красные, красные.

— Можно посмотреть?

Как елочные украшения, как рубины, как небывалые плоды.

— Желаете примерить?

Он ничего не сказал про инвалидное кресло, про старые, шишковатые ступни в бежевых туфлях без шнурков. Вместо этого он встал передо мной на колени, и темные волосы упали налицо. Он осторожно разул меня. Я знала, что он видит червяки синих вен, оплетшие щиколотки, слышит фиалковый запах талька, который Надежда втирает мне в ноги перед сном. Он очень осторожно надел мне туфли; я почувствовала, как опасно выгнулись своды стоп, когда туфли скользнули на место.

— Позвольте, я вам покажу. — Он осторожно выпрямил мою ногу, чтобы мне было видно.

— Джинджер Роджерс, — шепнула Надежда.

Туфли, в которых можно гордо выступать, дефилировать, шагать, парить. Что угодно — только не ходить. Я долго смотрела на себя, сжимая кулаки, ощущая в сердце жаркую, яростную сладость. Интересно, что сказал бы Том, если бы видел меня сейчас. Голова у меня шла кругом.

— Сколько? — хрипло спросила я.

Молодой человек назвал цену, настолько ошеломительную, что сначала я была уверена, что ослышалась, — больше, чем стоил мой первый дом. Осознание с лязгом упало мне в душу, словно что-то уронили в колодец.

— Дороговато, к сожалению, — донесся откуда-то издали мой собственный голос.

Судя по лицу продавца, он чего-то такого и ожидал.

— Ох, Вера, — тихо сказала Надежда.

— Ничего, — сказала я, обращаясь к обоим. — Они мне на самом деле не очень подходят.

Молодой человек покачал головой.

— Не могу согласиться, мадам, — сказал он, криво улыбнувшись. — По-моему, они вам очень подошли.

Он осторожно уложил туфли — цвета валентинки, леденца, гоночной машины — обратно в коробку. В магазине было светло, но, когда туфли исчезли, мне показалось, что свет чуть потускнел.

— Вы только на день приехали, мадам?

Я кивнула.

— Да. Мы замечательно провели время. Но нам уже пора домой.

— Очень жаль. — Он протянул руку к вазе у двери и вытащил оттуда розу. — Не желаете ли взять с собой?

Он вложил розу мне в руку. Совершенный, благоухающий, едва раскрывшийся бутон. Запах летних вечеров и «Лебединого озера». В эту секунду я забыла про красные туфли. Мужчина — не мой сын — подарил мне цветы.

Эта роза до сих пор у меня. На время, пока мы ехали обратно в поезде, я поставила ее в бумажный стаканчик с водой, а дома перенесла в вазу. Желтые хризантемы все равно уже засохли. Когда роза увянет, я засушу лепестки — они все еще необычно сильно пахнут — и буду закладывать ими страницы «Лолиты», которую мы с Надеждой сейчас читаем. Может, это все и неподобающе. Но пусть только попробуют отобрать.

Мне всегда было немножко жалко старших сестер Золушки. И я всегда подозревала, что сказки, мультфильмы и пьесы чего-то недоговаривают.

Злым старшим сестрам живется непросто. Особенно под Рождество, в сезон детских спектаклей, — мишура, фальшивый блеск, свист и топанье, плоские шутки, ахи, охи, берегись, вон он прячется за кустом. И визгливые липкие дети, перемазанные мороженым, в тебя плюются или девчонка в костюме принца осыпает мукой, а потом все радостно отправляются в диско-бар «У Золушки» поесть пирожков, «счастливый час» после спектакля, выпивка со скидкой.

Нет, спасибо.

Конечно, в стародавние времена было еще хуже. Этому Гримму за все придется ответить, и Шарлю Перро тоже, и дураку-переводчику. «Стеклянный башмачок», тоже мне. Эти pantoufles de verre [10] стали проклятием всей моей жизни, и даже не важно, что в оригинале они были vair, то есть из горностая, и гораздо свободней в подъеме (может, даже налезли бы, то-то сюрприз был бы принцу с его шлюшкой). Нет, стародавние времена были гораздо суровей, и вороны выклевывали нам глаза — после свадьбы, конечно, нельзя же испортить мадам Д'Фу-ты-Ну-ты такой большой день, — и всех злодеев ждали справедливо заслуженные пытки.

Сейчас, конечно, нас карают Диснеем. От этого не легче: зло, которое плюхается на задницу, осыпаемое бомбочками из муки, становится смешным. Быть негодяем нынче унизительно. Очередная толпа на рождественском спектакле в актовом зале мэрии какого-нибудь Трентона-на-Болоте или Барнсли, с участием бывших звезд третьесортных мыльных опер и какого-нибудь типа, один раз засветившегося в передаче «Алло, мы ищем таланты».