Книга Псы, стерегущие мир, страница 119 – Алексей Игнатушин

– Повелитель, они уходят!

Шергай наморщил лоб:

– Кто уходит?

Али-Шер смерил ничтожного старикашку презрительным взором, мысленно облил помоями, а хмурому вождю пояснил:

– Союзники Арама покидают город! Говорят, что не будут помогать такому подлецу. Униженно молят не портить их вонючие шкуры, дать уйти невозбранно.

Повелитель переглянулся с Шергаем. Али-Шер заплясал зажигательный танец, восхваляя мощь Повелителя, его силу, доблесть, храбрость и щедрость.

– Повелитель, что прикажешь делать? – спросил Али-Шер.

– Для начала прекрати плясать и выйди вон, – рявкнул Алтын.

Полководец присел, как малолетний воришка в чужом саду, сила слов вышвырнула его прочь.

Алтын в задумчивости пригладил подбородок:

– Что он опять задумал? Усыпить бдительность и ударить с тыла?

Шергай пожал плечами, сказал осторожно:

– Возможно, Повелитель, все куда проще. Они и в самом деле уходят.

– Но почему?

– Думаю, Арам призвал их на помощь, умолчав о главной цели захватчиков, то есть доблестного Повелителя, – поправился Шергай.

В глазах Алтына появилось недоумение, брови поднялись.

– Но как можно бросать союзника в беде, ведь мы все равно угрожаем городу, окрестным землям?

Шергай грустно вздохнул, в глазах – печаль от знакомства с человеческой сущностью.

– Повелитель, когда не хочешь делать, уцепишься за любой предлог.

Алтын покачал головой, брови переплелись на переносице, мелькнуло сочувствие к осажденному врагу.

– Может, ты прав. Я слишком долго боялся хитрости и коварства Арама. Эта сволочь всегда действовала не силой, а подлыми интригами, потому и околдовал прекрасную Умилю. Но теперь, чую, его изворотливость не поможет. Пойдем проследим, чтобы трусы ушли без неожиданностей.

Стрый с темным лицом наблюдал за вереницей ратников, всадников, возов. Рядом пыхтел Ратьгой, борода топорщилась сердито, от ругательств дрожала городская стена. Яромир, бледный, как ядовитый гриб, бескровными губами шептал проклятья.

– Сволочи! – буркнул Стрый. – Даже мостки через ров не сбросили, степнякам оставили.

Князь скомандовал хрипло:

– Вольга!

Волхв засопел, посох окутался золотистым свечением, в воздухе задымили два огненных шара. Постеленные взамен сожженного при штурме моста, доски чадно вспыхнули. Из уходящих войск никто не обернулся: простым ратникам стыдно. К Яромиру уже приходило несколько воинов, ушедших от своих князей.

– Не можем служить тому, кто оставил соратника в беде!

Наперерез уходящим войскам двинулась конная лавина, потопталась немного, двинулась рядом. В прокаленном небе раздался злорадный клекот орла.

Яромир отвернулся от бойницы, прошелся взглядом по высыхающему после ночного ливня городу. Раскаленная лучами солнца, влага оттолкнулась от земли облаками пара, дома занавесились молочно-золотистой кисеей, люди ходили неспешно, останавливались, чесали языки.

Красивый город, но ныне поблек: нет главного украшения, сердца, разгоняющего по улицам-жилам жизненную мощь. Холодно, гадко, пусто. Яромир помял левую половину груди, но невидимый нож вонзился еще глубже.

– Сволочи! – ругнулся Ратьгой. – Подарки взять не забыли, особенно Берислав, еще по сторонам поглядывал, кабы чего урвать.

Стрый прогудел раздраженно:

– Что ты прицепился?

Ратьгой ответил сердито, брызгая слюной, как обманутая базарная баба:

– А как иначе?! Если с таким подлецом, как наш князь, знаться не желают, пусть вернут, что приняли из поганых рук. А чё? – удивился воевода злобному взгляду Яромира. – Я бы вернул.

Стрый прогремел насмешливо:

– Да, Ратьгой, с такими друзьями, как ты, враги не нужны.

– Поговори у меня, молокосос, – огрызнулся Ратьгой, напоминая о своем возрасте и темном происхождении Стрыя.

Вольга стукнул посохом, сказал:

– Княже, ныне нам за ворота носу не высунуть. Стрелков осталось – по вежам распихать, да на стене через трое поставить, конников и вовсе… гм… мало.

– Во дела, – присвистнул Ратьгой, – волхв военным делом занялся. Что дальше? Стрый запоет? – И сам рассмеялся шутке.

Могучан смерил старшего воеводу неприветливым взглядом, зашипел по-змеиному.

Яромир смотрел перед собой невидяще. Сердце обливалось кровью при мысли, что степняки снимут осаду и ускачут в поисках легкой добычи, а значит, Умила…

В глазах горячо, валун размером с барана закупорил горло. Ратьгой посмотрел сочувственно, понимающе, мельком покосился на волхва – перекорежило от ненависти. Вольга ответил прямым взором, с толикой превосходства. Воевода скрипнул зубами, уставился в бойницу.

Стрый тронул Яромира за плечо двумя пальцами, больше не поместится, сказал необычайно мягко:

– Княже, не переживай. Не станет он с ней ничего делать, не дурак ведь, будет пытаться завоевать неприступное сердце. А за это время мы с Вольгой что-нибудь придумаем, вызволим лебедушку.

– Спасибо, воевода, – сказал Яромир. – Пойдем в терем, неча народу глаза мозолить.

Медленно спустились со стены. Дружинные подвели коней. Встречный люд приветствовал, князь с натугой растягивал губы, махал дланью. Лица у горожан невеселы: княгиню любят, переживают.

Яромиру не понравились взгляды дружинных, что-то углядел в глубине. Стрый, как почувствовал, сказал негромко:

– Князь, не пужайся, никто не помышляет о предательстве, тебе верны, за княгиню печалуются. Но успели растрепать, что их вожак приперся ради женщины.

Ратьгой оторвался от пышногрудой девахи, спросил резковато:

– И что?

Гором глянул презрительно, лицо воеводы обдало горячее дыхание. Ратьгой поморщился, помесил воздух ладонью.

– Воины бьются по приказу князя, – продолжил Стрый. – Но умирают по зову сердца. А степняк их сердца покорил, покорил. Все слышали кощуны о битвах за женщин, а теперь сами явились свидетелями.

Стрый прав, подумал Яромир обреченно, в груди заныло, ледяной паук сплел паутину, копошился внутри противно. Привыкли к походам ради дани, примучивания нового племени, просто защиты от ворога, желающего отнять добро. Но это все за богатство – говоря прямо, за деньги.

А вот так, бросить несметные полчища на завоевание женщины… От этого веет таинственно и сладко, даже у лютых ненавистников степняков в груди щемит, оно понятно – прикоснулись к прекрасному.

Яромир вздохнул, впереди показался княжий терем: такой неуютный, холодный, гадкий, противный, смердящий, бесполезный, ненужный без Умилы.