Книга Псы, стерегущие мир, страница 142 – Алексей Игнатушин

Чаруня смерила гридня злобным взглядом. Лют нахмурился, но ослепительная улыбка любимой заставила обо всем позабыть.

– Может, еще денек погостим? – попросил Лют.

Буслай сердито хрюкнул:

– И так три дня отдыхаем.

Чаруня ответила божественным голосом – пение птиц померкло, мир залило теплым нежным светом, души людей окрылились, вознеслись на седьмое небо.

– Разве к вам плохо относятся?

Нежелан расплылся в улыбке, энергично помотал головой: все замечательно. Буслай хмуро пихнул локтем предателя, бросил в безукоризненное лицо:

– Не в том дело. Нам пора домой, люди нуждаются в нашей защите.

Лицо Люта посерьезнело – видно, вспомнил о присяге и долге воина защищать дом и слабых. Чаруня обняла витязя, бородатую щеку согрел поцелуй. Лют мигом забыл, что хотел сказать. Вила продолжила обворожительным голосом:

– Так идите, вас никто силой не держит. Слуги проводят до Предгорий.

– Да, – проблеял Лют, – идите.

Буслай выпучил глаза, даже Нежелан оставил любование чудесным садом, вылупился удивленно.

– Лют, очнись! – взревел Буслай. Чаруня досадливо поморщилась, словно зуб вспыхнул болью, дивные птицы испуганно вспорхнули с изумрудных ветвей. – Эта нелюдь тебя околдовала!

Лют нахмурился, процедил высокомерно:

– Поосторожней со словами. Это не твои сенные девки, а настоящая женщина.

Буслай уловил угрозу, насупился, лицо ожег злорадный взгляд вилы. «И что нашел в этой дуре?» – подумал гридень смятенно. На свете есть и покрасивше, а эта, стыдно сказать, черноволосая, как степнячка, а когда злится, то харя вовсе отвратительная, как у той темной вилы-няньки, токмо бритая. Да еще крылатая. Правда, крылья снимает, но все равно – будто с птицей. Вольга бы назвал заумным волховским словом – перверсия.

– Лют, – сказал он поелику можно мягче, – надо собираться. Помнишь, что ты говорил о воле? Соберись! Как можно отдыхать, когда дом в беде?

Витязь поморщился, отвел взгляд. Буслай с заколовшим сердцем понял – скажет нечто страшное.

– Буслай, – начал Лют медленно, – никогда спокойно не буду смотреть, как мой дом рушат, а родичей убивают. И буду до конца бороться со злом, что придет на земли. Но сейчас не вижу смысла возвращаться.

– Да как так?! – возопил Буслай.

Лют поморщился:

– Хочешь обвинить в трусости или предательстве? Сам знаешь, что не так. Разве я не спустился в Навь, чтобы добыть колдовскую шкатулку?

– Но сейчас…

– Сейчас я ее тебе отдам, – перебил Лют сурово, в глазах полыхнула молния. Чаруня положила ладонь на предплечье воина, изящные пальчики слегка сжались. – Это оружие по воле мысли сотрет в порошок вражьи полчища. Думаю, ты донесешь его и без меня. Моя помощь уже не нужна. Вся слава достанется тебе одному.

Буслай с темным, как грозовая туча, лицом смотрел, как Лют достал из-за пазухи черную шкатулку, взял лакированное дерево с опаской. Лют мигом позабыл о его существовании, впился в вилу обожающим взором. Чаруня ослепительно улыбнулась, покосилась на гридня и бедовика неприязненно: чего стоите?

Буслай осторожно засунул Кни-Бни за пазуху, бросил прощальный взгляд на безмятежное лицо соратника, сдержал крепкие слова. Спросил Нежелана:

– А ты здесь остаешься или пойдешь со мной?

Не шибко бы удивился дерзкому ответу: мол, всю дорогу помыкал, а теперь чего хочешь? Но бедовик смотрел на Люта с безграничным разочарованием. Мелькнуло удивление, будто вместо прекрасного существа увидел гнойный труп. Нежелан резко повернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке поперед Буслая.

Лют не посмотрел вслед соратнику, перед глазами находился прекрасный лик, от нежного существа веяло теплом, холодная дыра в груди заросла, сердце билось часто, радостно. Прошептал ласковые слова: слишком грубые для такой божественной женщины. Лют давился стыдом, но говорил, ведь молчать еще хуже.

Буслая с бедовиком проводила угрюмая темная вила. Смотрела зорко, словно на ловких воров, норовящих спереть хозяйское добро. Гридень ответил неприязненным взором. Лохматая баба устрашающе расправила кожистые крылья, злобно зашипела.

Кони в хрустальных стойлах торопливо сожрали отборное зерно, с кулак величиной, угадывая дальний путь, ослик уныло вздохнул.

– Этого тоже забирайте, – прошипела темная вила, указывая на коня Люта.

– А как же?.. – заикнулся было Нежелан.

– Забирайте! – Вила топнула копытом.

Буслай вздохнул: проклятые бабы! В груди болезненно сжалось, как ни гнал страшную мысль, но с горечью понял: Люта больше не увидит.

Лют застыл, потрясенный величественным зрелищем: в полупрозрачной пелене, окрашенной золотом, застыл дивный город, вырезанный в теле горы. Порядком разрушенный, но мощь, красота зданий восторгала. Витязь оглядывал заросшую тропу, что упиралась в разрушенные ворота: массивные, невообразимо громадные. Время бессильно отступило от искусной ковки, правда, с такого расстояния узор не разглядишь.

Жадно впитывал вид величественных руин жилых зданий, башен, что даже разрушенные – выше княжьего терема. Вид остатков дворца – сердца древнего города – до крайности восхитил. Лют задышал бурно, перед глазами расплылась пелена, подозрительно горячая и мокрая.

Сзади негромко рассмеялись: голос мелодичный, нежный. Лют счастливо улыбнулся, заключил в объятия нежное существо, запах черной копны волос вскружил голову. Жадно, но вместе с тем бережно прильнул к сочным полным губам, блаженно застыл, в груди разлился сладостный жар.

– Где ты была? – спросил он жалобно. – Я чуть не умер, почему ты так жестока?

Чаруня отмахнулась, прощебетала волшебным голоском:

– Ах, хватит хныкать. Меня не было меньше половины дня.

Лют схватил тонкие пальчики, страстно поцеловал, сказал с жаром:

– Что ты говоришь? Каждый миг без тебя длится долгие годы, разве не видишь, я поседел, наверно.

Вила со смехом взъерошила льняные вихры. Витязь обомлел от сладкой дрожи, коснулся грубыми губами тонкой кожи ладошки, такой изящной, с безукоризненными линиями, аккуратными пальчиками со здоровым перламутром ногтей, что так и тянет целовать и целовать.

Вспомнился обычай родной и соседних земель: жена, справедливо требуя у мужа доказательств любви, просит ее побить. И чем сильнее побои, тем сильнее чувство. Хороший обычай, правильный, но Лют понял, что попроси Чаруня сделать подобное, то лучше отрубит руки или бросится в пропасть, чем дозволит причинить любимой боль.

Чаруня улыбнулась обворожительно. От мелодичного смеха Лют воспарил к небесам.

– О чем ты думаешь?

– О тебе, о самой прекрасной женщине в трех мирах, – ответил Лют горячо. Обернулся к руинам города. – Как я ненавижу себя за слабость, я просто не достоин тебя, самой лучшей, великолепной, божественной. Имей я больше сил, то восстановил бы этот чудесный город для тебя, единственной, чтобы он радовал тебя, чтоб на твоих губах играла изумительная улыбка.