Онлайн книга «Возлюби ближнего своего»
– Ребенок должен жить – прошептала женщина. – Оба, оба будете жить, – мягко ответил, врач. – Ребенок… – Мы его только немного повернем, плечиками вперед. Тогда он молнией выйдет. Только спокойно, совсем спокойно. Наркоз! Керн, Марилл и еще несколько обитателей отеля стояли в опустевшей комнате женщины. Они ждали, когда могут понадобиться снова. Из соседней комнаты доносилось приглушенное бормотание врачей. На полу были разбросаны розовые и голубые вязаные «распашонки. – Роды, – сказал Марилл Керну. – Так бывает всегда, когда человек появляется на свет… Кровь, кровь и крик! Понимаете, Керн? – Да. – Нет, – сказал Марилл. – Не понимаете. Ни вы, ни я. Только женщина, только женщина может ронять это. Вы не чувствуете себя свиньей? – Нет. – Правда? А я чувствую. – Марилл протер очки и посмотрел на Керна. – Вы уже спали с женщиной? Нет? Если бы спали, вы бы тоже чувствовали себя свиньей. Здесь можно где-нибудь достать рюмку водки? Из глубины комнаты появился кельнер. – Принесите полбутылки коньяка, – сказал Марилл. – Да-да, у меня есть деньги. Тащите быстрее! Кельнер исчез. За ним – хозяин и двое других. Керн и Марилл остались одни. – Присядем к окну, – предложил Марилл. Он показал на заходящее солнце. – Красиво, правда? Керн кивнул. – Да, – сказал Марилл. – Все рядом друг с другом. Это что – сирень, там внизу, в саду? – Да. – Сирень и эфир. Кровь и коньяк! Ну, прозит! – Я принес четыре рюмки, господин Марилл, – сказал кельнер и поставил поднос на стол. – Я думал, может… – Он кивнул головой в сторону соседней комнаты. – Хорошо, – Марилл наполнил две рюмки. – Вы пьете? – Немного. – Еврейский порок. Они все трезвенники. Зато они больше разбираются в женщинах. Но женщины не хотят, чтобы их понимали. Прозит! – Прозит! Керн выпил. После коньяка он почувствовал себя лучше. – Это что, только преждевременные роды? – Да. На четыре недели раньше. От перенапряжения. Поездки, пересадки, волнения, беготня и тому подобное, понимаете? В таком положении женщины не должны этого делать. – А зачем она это делала? Марилл снова наполнил рюмки. – Зачем? – переспросил он. – Потому что хотела, чтобы ребенок был чехом. Потому что она не хотела, чтобы уже в школе на него плевали и обзывали вонючим жиденком. – Я понимаю, – сказал Керн. – А ее муж не убежал вместе с ней? – Мужа несколько лет назад посадили за решетку. И знаете – за что? За то, что у него было собственное дело, и потому, что он был усерднее и прилежнее, чем его конкурент на соседнем углу. Что тогда делает конкурент? Он идет в полицию и доносит на работягу: речи, направленные против правительства, руготня или коммунистические идеи. Что-нибудь. Затем мужа сажают за решетку, а конкурент забирает себе его клиентуру. Соображаете? – Это мне знакомо, – сказал Керн. Марилл выпил свой коньяк. – Жестокий век. Мир завоевывается пушками и бомбардировщиками, человечность – концлагерями и погромами. Мы живем в такие времена, когда все перевернулось. Керн. Агрессоры считаются сейчас защитниками мира, а те, кого травят и гонят, – врагами мира. И есть целые народы, которые верят этому! Через полчаса из соседней комнаты донесся пронзительный квакающий плач. – Черт возьми! – сказал Марилл. – Они сделали свое дело. В мире стало одним чехом больше. Давайте поднимем бокалы по этому поводу! В честь великого таинства мира. Рождения! Вы знаете, почему оно – таинство? Потому что вслед за ним следует смерть. Прозит! Открылась дверь. Вошел второй врач, весь в поту, обрызганный кровью. В руках он нес нечто красное, которое квакало и которое он хлопал по спинке. – Живет, – пробормотал он. – Здесь есть что-нибудь?.. – Он схватил несколько платков. – В крайнем случае, сойдет. Фрейлейн! Он передал ребенка и платки Рут. – Выкупайте и запеленайте… не очень туго… старуха знает, как это делать. Хозяйка отеля. И уходите быстрее, здесь запах эфира. Все делайте в ванной. Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну в два раза больше, чем обычно. Врач уселся за стол. – Найдется рюмка коньяку? Марилл налил ему рюмку. – Скажите, какое состояние бывает у врача, – спросил он, – когда он видит, что создаются бомбардировщики и пушки, а не больницы? Ведь первые предназначены только для того, чтобы заполнять вторые. Врач поднял голову. – Отвратительное, – ответил он, – отвратительное! Прекрасная задача – штопать людей, применяя все свое великое искусство с тем, чтобы их с величайшим варварством снова разрывали на куски. Почему их не убивать сразу, когда они еще дети? Это же много проще! – Послушайте, любезнейший, – ответил депутат рейхстага Марилл. – Умерщвлять детей – это убийство. Умерщвлять взрослых – это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это – безобидное явление по сравнению с небольшой войной. – Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстро! – Иду! – Черт возьми! Кажется, не все гладко, – сказал Марилл. Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились. – Разрыв в шейке матки, – сказал он, – Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью. – Ничего нельзя сделать? – Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти. – А вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут. Она стояла в дверях. – Вы можете взять мою. Врач покачал головой. – Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет… Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер. – Можно убрать? – Нет. – Хотите чего-нибудь выпить? – спросил Марилл Рут. Она покачала головой. – Все-таки выпейте немного. Будет лучше. – Он налил ей полрюмки. Стало темно. Только на горизонте над крышами продолжали еще мерцать, зеленовато и оранжево, последние слабые отблески. В них, словно медная монета, плавала бледная луна, изъеденная пятнами. С улицы слышались голоса. Громкие, довольные и ничего не подозревающие голоса. Внезапно Керн вспомнил о словах Штайнера: «Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не тот, кого ты любишь». Он взглянул на Рут. Он уже не мог видеть ее лица. |