Онлайн книга «Возлюби ближнего своего»
– Для него было бы хуже, если бы он оказался здесь, – добавил Классман. – Вот даже как? – Керн с удивлением посмотрел на Классмана. – Да… Я бы его так избил… В общем, изувечил бы на всю жизнь. – Что, что? – Он донес на меня в полицию. Из-за него я и должен был убраться. – Черт возьми! – вырвалось у Керна. – Я католик, верующий католик. А сын уже несколько лет был членом одной из этих молодежных партийных организаций. Там их называют «старыми бойцами». Вы, конечно, понимаете, что я не разделял его взглядов, довольно часто спорил с ним. А юноша становился все более дерзким. Однажды он сказал мне приблизительно то же, что говорит унтер-офицер призывнику: чтобы я заткнулся, иначе будет плохо. Посмел мне угрожать, понимаете? Я залепил ему пощечину. Он убежал в бешенстве, заявил на меня в государственную полицию и дал им запротоколировать все мои слова – слово в слово, которыми я ругал их партию. К счастью, у меня там оказался знакомый, который тотчас же предупредил меня по телефону. Я должен был убраться как можно скорее. Уже через час приехала полиция, чтобы забрать меня, и во главе их – мой сын. – Да, дело нешуточное! – заметил Керн. Классман кивнул. – Ему тоже придется не сладко, если я когда-нибудь с ним встречусь. – Может быть, потом у него тоже когда-нибудь будет сын, который его также выдаст. И может, тогда уже коммунистам. Классман смущенно взглянул на Керна. – Вы думаете, это все продлится так долго? – Не знаю. Но мне уже трудно представить, что я когда-нибудь смогу вернуться назад. Штайнер приколол значок национал-социалистской партии к отвороту своей куртки. – Великолепно, Беер! – сказал он. – Откуда он у вас? Доктор Беер ухмыльнулся. – От одного пациента, попавшего в автомобильную катастрофу неподалеку от Мюртена. Я накладывал ему на руку шину. Вначале он вел себя осторожно и рассказывал, что в Германии все обстоит блестяще. Потом мы распили по рюмочке коньяка, и пострадавший начал проклинать все их порядки, а на память подарил мне свой партийный значок. К сожалению, он должен был вернуться обратно в Германию. – Да благослови, господь, этого человека! – Штайнер взял со стола синюю папку для бумаг и открыл ее. В ней лежал лист со свастикой и несколько пропагандистских листков. – Думаю, этого будет достаточно. Наверняка попадется на удочку, увидев все это. Эти пропагандистские листки Штайнер тоже взял у Беера, который получил их несколько лет назад от партийной организации Штутгарта и до сих пор удивлялся этому. Отобрав несколько экземпляров, Штайнер отправился к Аммерсу. Беер уже рассказал ему о том, что приключилось с Керном. – Когда вы уезжаете? – спросил Беер. – В одиннадцать. До этого времени я еще зайду к вам, чтобы вернуть значок. – Хорошо. Я буду ждать вас с бутылкой фенданта. Штайнер ушел. Вскоре он уже звонил в дом Аммерсов. Открыла горничная. – Я хочу говорить с господином Аммерсом, – отрывисто сказал Штайнер. – Меня зовут Губер. Горничная исчезла, но вскоре появилась снова. – По какому делу? – «Ага, – подумал Штайнер. – Это уже заслуга Керна». Он знал, что Керна об этом не спрашивали. – По партийному! – бросил он коротко. На этот раз появился сам Аммерс. Он с любопытством уставился на Штайнера. Тот небрежно поднял руку в знак приветствия. – Геноссе Аммерс? – Да. Штайнер отвернул лацкан куртки и показал ему значок. – Губер, – представился он. – Явился по поручению организации, функционирующей за границей. Должен выяснить у вас некоторые вещи. Аммерс стоял подобострастно, почти по стойке «смирно». – Пожалуйста, входите, господин… господин… – Губер. Просто Губер. Как вы знаете, вражьи уши – повсюду. – Знаю. И для меня это большая честь, господин Губер. Штайнер все рассчитал верно. У Аммерса не возникло ни малейшего подозрения. Слишком уж глубоко сидел в нем страх перед гестапо. Но даже если бы у него и возникли какие-либо подозрения, в Швейцарии он все равно не смог бы ничего предпринять против Штайнера. У того был австрийский паспорт на имя Губера. А связан он с гестапо или нет, этого никто не мог установить. Даже германское посольство. Аммерс провел Штайнера в гостиную. – Садитесь, Аммерс! – пригласил Штайнер, сам садясь в кресло Аммерса. Он порылся в своей папке. – Вы знаете, геноссе Аммерс, что главным принципом нашей работы за границей является одно – незаметность? Аммерс кивнул. – Мы ожидали этого и от вас. Бесшумной работы. А теперь до нас дошли слухи, что вы привлекли к своей особе ненужное внимание в случае с одним молодым эмигрантом! Аммерс вскочил со стула. – Это – самый настоящий преступник! Он довел меня до болезни. После него я совсем разболелся и сделался всеобщим посмешищем… Этот оборванец… – Посмешищем? – резко перебил его Штайнер. – Всеобщим посмешищем? Геноссе Аммерс! – Не всеобщим, не всеобщим! – Аммерс понял, что допустил ошибку и от волнения совсем запутался. – Посмешищем только в моих собственных глазах. И я думаю… Штайнер словно буравил его взглядом. – Аммерс, – сказал он медленно, – настоящий член партии никогда не кажется смешным даже самому себе! Что с вами, Аммерс? Неужели демократические крысы уже затронули ваши убеждения? Посмешище! – такого слова для нас вообще не существует! Пусть другие будут посмешищами в какой угодно степени, но только не мы! Вам это ясно? – Да, конечно, конечно! – Аммерс провел рукой по лбу. Он уже видел себя наполовину в концентрационном лагере, посаженным, чтобы освежить свои убеждения. – Ведь это – только несчастная случайность. В остальных случаях я был тверд, как сталь. Моя верность партии непоколебима… Штайнер дал ему выговориться. Потом остановил: – Хорошо, геноссе! Думаю, что этого больше не повторится. И не обращайте внимания на эмигрантов, понятно? Мы рады, что избавились от этих людей. Аммерс усердно закивал. Потом он встал и достал из буфета хрустальный графин и две серебряные с внутренней позолотой рюмки на высоких ножках, специально предназначенные для ликера. Штайнер с брезгливой гримасой на лице наблюдал за всеми этим приготовлениями. – Что это? – наконец спросил он. – Коньяк… Я думал, что вы хотите немного освежиться. – Коньяк такими рюмками пьют только члены общества трезвенников, Аммерс, – сказал Штайнер немного веселее. – Или когда коньяк очень плохой. Дайте мне обычную, не слишком маленькую рюмку. |