Онлайн книга «Возлюби ближнего своего»
– Мы как раз… – Это я уже вижу, – недовольно перебил Штайнер. – Немедленно одевайтесь! Я плаваю в деньгах. – Мы уже одеты… – Ах, вот оно что! Пальто уже успели продать какому-нибудь товарищу по вере, который наверняка вас облапошил. – Не облапошил… – сказала Рут. – Бесчестные евреи тоже существуют, девочка, – ответил Штайнер. – Каким бы святым мне ни казался сейчас ваш народ-мученик. Ну, пошли! – А теперь рассказывайте, как ваши дела? – спросил Штайнер после еды. – Мы словно в заколдованном кругу, – ответил Керн. – Париж – это не только город туалетной воды, мыла и духов; это также и город английских булавок, шнурков, пуговиц и, кажется, даже портретов святых. Торговля здесь полностью исключается. Я перепробовал тысячи вещей – мыл посуду, таскал корзины с овощами, переписывал адреса, торговал игрушками, но не разбогател на этом. Все это было работой по случаю. Рут две недели проработала уборщицей в одной фирме, а потом эта фирма вылетела в трубу, и ей вообще ничего не заплатили. За джемпер из кашмирской шерсти ей предложили такую сумму, которой ей как раз хватило, чтобы снова купить шерсть. Поэтому… – Керн расстегнул свою куртку. – Поэтому я одет, как богатый американец. В джемпере чувствуешь себя чудесно, если у тебя нет пальто. Она и тебе сможет связать джемпер, Штайнер… – У меня хватит шерсти еще на один, – подтвердила Рут. – Но только шерсть темная. Вы любите темный цвет, Штайнер? – Еще бы! Мы же живем в темноте. – Штайнер закурил сигарету. – Ладно, я подумаю… Вы заложили свои пальто или продали? – Сперва заложили, потом продали. – Так я и предполагал. Обычное явление. Вы уже были когда-нибудь в кафе «Морис»? – Нет, только в «Эльзасе». – Чудесно! Тогда пойдемте в «Морис». Там есть некто Дикман. Он знает обо всем. И о пальто – тоже. И о все» мирной выставке, которая состоится в этом году. – О всемирной выставке? – Да, мальчик, – ответил Штайнер. – Ведь на выставке должна найтись работа. И документы там не будут спрашивать так строго. – Откровенно говоря, когда ты приехал в Париж, Штайнер? Ведь ты уже обо всем прекрасно информирован. – Четыре дня тому назад. А до этого был в Штрассбурге. Должен был закончить там кое-какие дела. А вас нашел через Классмана. Встретился с ним в префектуре. У меня есть паспорт, ребятки. И через несколько дней я перееду в отель «Интернасьональ». Мне нравится это название. Кафе «Морис» было похоже на кафе «Шперлер» в Вене и кафе «Грейф» в Швейцарии. Это была типичная биржа эмигрантов. Штайнер заказал кофе для Рут и Керна, а потом подошел к одному пожилому человеку. Некоторое время они разговаривали друг с другом. Потом человек внимательно посмотрел на Рут и Керна и ушел. – Это Дикман, – объяснил Штайнер. – Он знает обо всем. Всемирная выставка действительно будет. Керн. Сейчас уже строятся заграничные павильоны. Строительство оплачивают иностранные правительства. Частично они привозят своих рабочих, но для самых простых работ – земляных и так далее – они нанимают людей здесь. Вот тут-то для нас и откроются большие возможности. Так как деньги выплачиваются иностранным комитетом, французы мало беспокоятся о том, кто там работает. Завтра утром мы отправимся туда. Там уже работает кое-кто из эмигрантов. Мы дешевле французов, и в этом наше преимущество. Вернулся Дикман. На руке он нес два пальто. – Думаю, что они подойдут. – Примерь-ка! – сказал Штайнер Керну. – Сперва ты, а потом Рут. Сопротивление бесполезно. Пальто оказались впору. На женском пальто был даже маленький потертый меховой воротничок. Дикман слабо улыбнулся. – Выбрал на глаз, – сказал он. – Это лучшее, что ты можешь предложить из своего хлама, Генрих? – спросил Штайнер. Дикман взглянул на него немного обиженно. – Пальто хорошие. Конечно, не новые. Вот это, с меховым воротником, раньше носила графиня. Разумеется, из эмигрантов, – добавил он, заметив взгляд Штайнера. – Воротник енотовый, не то что там какой-нибудь кролик, Йозеф! – Хорошо. Мы их возьмем. Завтра я еще зайду, и мы поговорим. – Не обязательно. Ты можешь взять их и так… У нас же свои счеты. – Чепуха! – Нет, не чепуха. Возьми их и забудь об этом. Тогда я здорово сел в лужу, черт возьми! – Ну, а как вообще идут дела? – спросил Штайнер. Дикман пожал плечами. – На себя и детей хватает. Но противно жить в постоянных конвульсиях. Штайнер рассмеялся. – Только не становись сентиментальным, Генрих! Я – шулер, бродяга, я занимаюсь подделкой документов, за мной числится нанесение увечий, сопротивление государственной власти и еще всякая всячина – и тем не менее совесть моя чиста. Дикман кивнул. – Мой меньшой заболел. Грипп. Высокая температура. Но высокая температура для детей не опасна, правда? Он с надеждой посмотрел на Штайнера. Тот кивнул головой. – Малыши быстро встают на ноги, Генрих. Можешь не опасаться. – Сегодня я пойду домой немного раньше. Штайнер заказал себе порцию коньяку. – А тебе взять, мальчик? – спросил он у Керна. – Послушай, Штайнер… – начал Керн. Тот сразу же замахал рукой. – Не говори ничего. Это – рождественские подарки, и они мне ничего не стоят. Вы же сами видели… Порцию коньяку, Рут? Будете? – Да. – Новые пальто! В перспективе – работа! – Керн выпил коньяк. – Жизнь снова нам улыбается! – Не обманывайся! – усмехнулся Штайнер. – Позднее, когда ты вдосталь наработаешься, это время – время вынужденного безделья – будет казаться тебе самым чудесным временем в твоей жизни. И ты будешь рассказывать своим внукам удивительные истории, внукам, сидящим у дедушкиных ног. И история эти будут начинаться так: «давным-давно, когда дедушка жил в Париже…» Мимо них прошел Дикман. Он устало махнул им на прощание рукой и направился к выходу. – Занимал когда-то пост бургомистра, был социал-демократом. – Штайнер посмотрел ему вслед. – Имеет пятерых детей, а жена умерла. Чудесный нищий. С достоинством. И обо всем знает… Правда, немного сентиментален, как это часто бывает у социал-демократов. Поэтому и политики они плохие. Кафе стало заполняться посетителями. Появились люди, ночующие в кафе, чтобы занять угловые места на ночь. Штайнер выпил коньяк. – Здешний хозяин великолепен – пускает всех спать, кто подыщет себе место. Бесплатно. Или буквально за гроши. Если бы в Париже не было таких вот ночлежек, многим пришлось бы очень тяжело. Он поднялся. |