Книга Добрый мэр, страница 8 – Эндрю Николл

Агата забралась на табурет у самого дальнего края стойки. Ей было неудобно и неловко. Пришлось подобрать юбку немного выше, чем хотелось бы; мало того, она и на бедрах натянулась немного сильнее, чем следовало. На нее смотрели. Мужчины заметили, что ее чулки на пятках немного сморщились. Женщины заметили, что это заметили мужчины.

Владелец кафе, господин Чезаре, пребывал у другого конца стойки, неподвижный, словно статуя. Все у него было черное-пречерное, кроме белоснежной рубашки. Волосы — бриллиантиново-черные, тонкие усы — угольно-черные; глаза, костюм, галстук, начищенные до блеска ботинки со слегка загнутыми вверх носками — все черное, и черноту эту только подчеркивала безупречная белизна перекинутой через руку салфетки.

Чезаре двинулся с места, чтобы принять у Агаты заказ, но тут откуда-то из глубин кофейной машины послышался резкий окрик:

— Чезаре, я сама!

— Да, мама, — сказал Чезаре и снова замер на месте. Он замечательно умел стоять неподвижно — долго, очень долго.

И тогда из-за кофейной машины появилась Мама Чезаре. Она была совсем крошечной, еле разглядишь за стойкой, но в то же время чрезвычайно внушительной — просто не женщина, а миниатюрный линкор. Если Чезаре предпочитал черный, то у его мамы все было серо-стального цвета: стянутые в тугой пучок волосы, шерстяные чулки на искривленных дугой ногах, туфли, которые когда-то были черными, но стерлись от многих миль, которые их владелица проковыляла вразвалку между столиками, и платье, которое тоже было черным, когда она впервые надела его, овдовев, — но то было несколько десятилетий и бесчисленное количество стирок тому назад.

Шаркая по половицам, за пятьдесят лет отполированным ее ногами до идеальной гладкости, Мама Чезаре подобралась к стойке, остановилась перед Агатой и, глядя на нее снизу вверх, улыбнулась ласковой акульей улыбкой.

— Что пожелаешь?

— Кофе, пожалуйста. И слоеный пирожок.

— Выпей кофе. А пирожок тебе не нужен.

Агата рассердилась.

— А я все-таки его возьму. Кофе и слоеный пирожок, пожалуйста.

— Нет, только кофе.

— Послушайте, кто здесь клиент? Клиент всегда прав!

— Только не в тех случаях, когда ошибается.

— Вы, интересно, со всеми своими посетителями так разговариваете?

В этот момент Чезаре у другого конца стойки пошевелился было, и, возможно, даже собрался прокашляться, но Мама подняла руку, и он снова замер.

— Я говорю так с теми посетителями, с которыми нужно так говорить. Тебе пирожок не нужен. Он тебя состарит. Не позволяй ему превратить себя в старуху. Ты еще молода.

Агата так и осела на своем табурете и пробормотала:

— Только кофе.

Процесс приготовления кофе занял некоторое время. Мама Чезаре прошаркала назад к кофейной машине, налила молоко в оловянный кувшинчик, смолола свою особую смесь иссиня-черных зерен, поколдовала над рычажками и кнопками; повинуясь ей, орган кофейного собора играл булькающие и свистящие ноты, завершившиеся бурным сливочным крещендо, которое накрыло чашку пенным облаком.

Мама Чезаре отнесла чашку к стойке и аккуратно поставила перед Агатой.

— Кофе, — сказала она. — И никаких пирожков.

Затем Мама Чезаре осторожно повернула блюдце — и там, на другой стороне, обнаружилась плиточка шоколада, белая снизу и темно-горькая сверху, с рельефным изображением крошечной кофейной чашечки.

— Никаких пирожков.

— Как вы узнали? — спросила Агата.

— Я, бывает, узнаю кое-что. Иногда сама вижу, а иногда люди рассказывают.

Агата забеспокоилась.

— Какие люди? Кто? Кто еще знает о…

Мама Чезаре успокаивающе похлопала ее по руке.

— Не эти люди, другие. Мои знакомые. Они порой заходят сюда поговорить со мной. Пей кофе. И поговорим.

Агата отхлебнула кофе и уставилась в свою чашку.

— Я не знаю, о чем говорить.

— Может быть, о нем? — И Мама Чезаре кивнула в сторону двери. Там, у столика, опоясывающего украшенную витиеватым орнаментом металлическую колонну, стоял высокий мужчина. — Это мэр Тибо Крович.

— Знаю, — сказала Агата. — Я у него работаю. Голоса вам об этом не рассказали?

Мама Чезаре хмыкнула, но предпочла оставить бестактность незамеченной.

— Каждое утро добрый мэр Крович приходит сюда и становится за этот самый столик. Каждое утро он заказывает крепкий кофе по-венски, пьет его, сосет мятный леденец из только что купленного пакетика, и, уходя, оставляет пакетик на столе. Каждое утро! А почему? Потому что он рассеян и забывчив? Нет! Разве может рассеянный и забывчивый человек управлять таким городом, как Дот? Нет, он просто знает, что я люблю мятные леденцы — а если бы он каждый день дарил мне по пакетику, мне пришлось бы отказываться. Вежливо, конечно, но все равно это весьма вероятно вызвало бы какую-то обиду, и я потеряла бы хорошего клиента, а он потерял бы возможность пить по утрам хороший кофе. Вот какой умный и добрый этот мэр Крович.

— Да, он очень милый человек, — сказала Агата. — Мне нравится у него работать.

— Милый, ха! Что же это ты шоколад не ешь?

Агата взяла плитку двумя изящными пальчиками, чувствуя, как шоколад слегка плавится от тепла кожи. Ей захотелось съесть шоколадку в один присест, но вместо этого она аккуратно разломила ее пополам и положила одну половину назад на блюдце. Две шоколадные крошки пристали к ее губам, она слизнула их кончиком языка. Мужчины смотрели. Целая вечность ушла на это.

— Я, собственно, вот что хочу сказать, — снова заговорила Мама Чезаре, — тебе нужен мужчина. Знаю-знаю, ты сейчас смотришь на меня и думаешь: откуда, мол, ей знать. Но я знаю. Вот этот малый, — она кивнула в сторону Чезаре, который черной статуей возвышался у дальнего конца стойки, — как думаешь, откуда взялся? И еще я хочу сказать вот что: когда находишь мужчину, убедись, что это хороший мужчина. Плохого-то любая найдет. Плохих везде в избытке. А вот хороших…

Агата едва не рассмеялась.

— Господин мэр — мой начальник. Я не вызываю у него интереса — и он не вызывает интереса у меня. Я добропорядочная замужняя женщина.

— Которая спит одна. Что, не права я?

Агата снова опустила глаза в чашку.

— Правы.

— Не забывай про кофе и шоколад. Ешь, пей.

Агата послушно, как школьница, отхлебнула кофе.

— Я же не уговариваю тебя прыгнуть к мэру в постель. Но время подходит, милая моя, и ты можешь сделать гораздо, гораздо худший выбор. Допивай кофе.

Агата поспешно опорожнила чашку. Пенка оставила белые усы над ее губами.

— А теперь переверни чашку, поверни ее три раза и подвинь мне. За блюдце, чашку больше не трогай!