Книга Три товарища, страница 111 – Эрих Мария Ремарк

— Ты не должна так говорить, — пробормотал я наконец. — Я думаю, что мы, пожалуй, сначала спросим об этом врача.

— Мы никого и никогда больше не будем ни о чем спрашивать. — Она тряхнула своей прекрасной маленькой головкой, на меня глядели любимые глаза. — Я не хочу больше ни о чем узнавать. Теперь я хочу быть только счастливой.

* * *

Вечером в коридорах санатория была суета; все шушукались, бегали взад и вперед. Пришел Антонио и передал приглашение. Должна была состояться вечеринка в комнате одного русского.

— Ты считаешь удобным, что я так запросто пойду с тобой? — спросил я.

— Почему же нет? — возразила Пат.

— Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, — сказал, улыбаясь, Антонио.

Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж.

— Что бы вы хотели выпить? — спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло.

— Всё, что предложите.

Он принес бутылку коньяка и графин с водкой.

— Вы здоровы? — спросил он.

— Да, — ответил я смущенно.

Он протянул мне папиросы. Мы выпили.

— Вам, конечно, многое здесь кажется странным? — спросил он.

— Не очень, — ответил я. — Я не привык к нормальной жизни.

— Да, — сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. — Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей.

Я кивнул.

— И болезнь особая, — добавил он задумчиво. — От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки.

Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему.

— Восторженный болтун, не правда ли? — спросил кто-то позади меня.

Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза.

— Я здесь в гостях, — ответил я. — А вы разве не гость?

— Вот так он и ловит женщин, — продолжал тот, не слушая. — Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал.

Я не отвечал.

— Кто это? — спросил я Пат, когда он отошел.

— Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Не она не хочет знать о нем. Она любит русского.

— Так бы и я поступил на ее месте.

Пат засмеялась.

— По-моему, в этого парня можно влюбиться, — сказал я. — Разве ты не находишь? — Нет, — отвечала она.

— Ты здесь не влюбилась?

— Не очень.

— Мне бы это было совершенно безразлично, — сказал я.

— Замечательное признание. — Пат выпрямилась. — Уж это никак не должно быть тебе безразлично.

— Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я всё еще не знаю, что ты нашла во мне.

— Пусть уж это будет моей заботой, — ответила она.

— А ты это знаешь?

— Не совсем, — ответила она, улыбаясь. — Иначе это не было бы любовью.

Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Всё вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей.

— Тебе здесь не нравится? — спросила она.

— Не очень. Мне еще нужно привыкнуть.

— Бедняжка мой, милый… — Она погладила мою руку.

— Я не бедняжка, когда ты рядом.

— Разве Рита не прекрасна?

— Нет, — сказал я. — Ты прекрасней.

Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, — но мне внезапно показалось, что всё это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия.

* * *

На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она всё возилась со своими платьями.

— Слишком широким стало, слишком широким, — бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: — Ты взял с собой смокинг, милый?

— Нет, — сказал я. — Не знал. что он здесь может понадобиться.

— Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры.

— Он может быть ему самому нужен.

— Он наденет фрак. — Она закалывала складку. — А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу.

— Как быть с этим Антонио, — сказал я. — Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него?

— Он добрый паренек, не правда ли?

— Да, — ответил я. — Это самое подходящее определение для него — он добрый паренек.

— Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна.

— Об этом не будем больше думать, — сказал я — Это уже давно прошло.

— Да, — она поцеловала меня. — Теперь пойди побегай на лыжах.

Антонио ждал меня.

— Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, — сказал он. — Примерьте-ка эту курточку.

Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм.

— Завтра будет очень весело, — заявил он. — К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально всё это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети.

Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников.

— Комичные особы попадаются здесь, — сказал я.

Антонио засмеялся:

— Это важный человек. Сопроводитель трупов.

— Что? — спросил я изумленно.