Онлайн книга «Вечное таинство – смерть»
|
И снились ей долгие грустные сны Про таинство вечное — смерть. И, встав поутру от печального сна Про казнь Анны Болейн, Тихонечко плакала Осень в платок Из скомканных листьев аллей. И горе и смерть чужих королев И прочих достойных людей Давали ей повод продолжить плач В течение нескольких дней. И мерзла она, и зябла в пальто, И сердце смерзалося в лед… И был одинок у Осени дом И жизни не сладок мед. Но вот, когда сутки дули ветра, Осень взглянула в окно И вскрикнула радостно: «Боже, сестра! Тебя я ждала давно. Быть может, будет теперь веселей, И снова вернется свет, И снова забудусь я мирным сном, Где нет убийц-королей…» И так улыбалась Осень в окно И вдруг посветлела сама— Ах, как же спалось ей, Покуда в доме хозяйкой была Зима… Признаюсь, эта неожиданная декламация невольно заставила меня вздрогнуть. Дама это почувствовала, эффектно изогнув бровь. — Нравится? Как вы вообще относитесь к поэзии? Я лишь пожал плечами: — Никак. Я предпочитаю прозу. Она негромко рассмеялась — черт возьми, готов поклясться, каждый ее жест и слово были заранее продуманы и работали целенаправленно на публику, то бишь на меня. Видели бы вы ее лицо, в то время как она смеялась: утонченное, изысканное, интересно бледное и… И одновременно – хищное. Таинство вечное — смерть… Определенно, эти слова что-то мне напомнили. Я мимолетно нахмурился, пытаясь вспомнить, что конкретно, но мои мысли прервала мадам: — Значит, вы далеко не романтик. Ну что ж, каждому — свое. А я вот люблю поэзию и, было время, сама баловалась стихотворчеством. Строки, что я только что прочла, принадлежат мне. Вы удивлены? Наверное, действительно на моем лице мелькнуло удивление — вот так вот: хищницы на досуге слагают сентиментальные вирши. Как говорил великий Пушкин, «ужасный век, ужасные сердца!». — Ну, прошу вас, признайте, что мои строчки — гениальны! Меня бог не обидел, в юности я и сочиняла, и пела, и писала почти бессмертные полотна… Пока не поняла, что гораздо надежнее — найти обеспеченного мужа и переселиться в вечный и великолепный Париж… Как хотите, но должен признать, что лишь в этот момент до меня дошел простой и очевидный факт: мы с дамой беседовали по-русски. Дело в том, что я с детства говорил на двух языках: отец и его окружение обращались ко мне на французском, мама и ее компания — на русском. Наверное, поэтому для меня не было особенной разницы, на каком языке говорить. Может, потому и теперь я слушал речь незнакомки, ни на минуту не задумываясь над простой и очевидной штукой: мы сидели в парижском кафе, дама впервые меня видела и тут же заговорила по-русски! Интересно, откуда она узнала, что я из России? На мне это написано, что ли? Между тем дама, не замечая мои мрачно сведенные брови, продолжала наслаждаться своими поэтическими талантами. — …абсолютно согласна с Пушкиным: осень — магическое время года. Поэтому у меня, как и у классика русской литературы, немало стихов именно про осень. Вот, послушайте… Два глотка кофе – абсолютно черные глаза дамы при этом внимательно наблюдали за мной, – и она вновь продекламировала нарочито негромким голосом с интересной хрипотцой: Вспоминая о прожитом лете И о первых восторгах весны — Как он падал, кружась, на рассвете В зыбких сумерках близкой зимы! «Ах, все было тепло и надежно В пышной роскоши зелени крон: Это близкое синее небо, Ливней тех очистительный звон! И веселые детские крики, Запах теплой травы и цветов, И кузнечиков ранние песни, И ночной перестук каблучков… Было все и светло, и прекрасно — Это лето и эта весна. Почему все хорошее — кратко? Сказка-жизнь, почему ты — одна?..» Так он думал, в усталом круженье Опускаясь к земле, тих и чист — Этот самый последний, осенний, Потемневший и сморщенный лист. Несколько секунд стояла почти звенящая тишина. Что я мог сказать? Мадам не лишена дара божьего. Но при чем тут я? Пусть организует литературные гостиные русской эмиграции, выпускает стихотворные сборнички… Между тем она смотрела на меня с откровенным торжеством. — Признайтесь, вам не хочется заплакать? Я вздохнул и с усмешкой покачал головой, стараясь смотреть на поклонницу поэзии, что называется, без тени сентиментальности. — Совершенно не хочется. Мне хочется спокойно допить свой кофе и отправиться дальше по делам. Мадам ядовито улыбнулась, допила свой кофе, после чего неожиданно наклонилась ко мне, положив свою руку поверх моей: — Пять штук. Признаться, я не сразу понял, о чем речь, и взглянул на мадам, должно быть, по-детски удивленно, потому как она в очередной раз хрипловато рассмеялась. — Не бойтесь, вы же не мальчик! Я предлагаю вам пять тысяч евро. Ведь это немало, согласитесь? Это было уж слишком! Меня покупали, как какую-нибудь гулящую девку! Я едва не задохнулся от праведного гнева. — Идите к черту, — я тоже слегка наклонился к мадам. — Советую вам заняться чем-нибудь общественно полезным и презентовать эту сумму на какой-нибудь сиротский приют. А теперь прошу оставить меня в покое. Мадам внимательно наблюдала за мной с немного кривоватой улыбкой; по всему выходило, что она вовсе не собирается оставлять меня в покое. Облокотившись о стол, она сцепила холеные ручки и принялась медленно поглаживать свои пальчики с безупречным маникюром и множеством золотых колечек. — Да, вы действительно чрезвычайно интересный молодой человек, — проговорила она неторопливо, все так же разглядывая меня чуть прищуренными черными глазами. — Я бы назвала вас вежливо-дерзким. Именно такие мне особенно по душе. Уверена, если я сейчас же вас не покину, вы сами встанете и пересядете за другой столик, а то и вовсе уйдете. Так и быть — свой кофе я допила, потому сама вас оставлю. Но при одном условии… Тут ее правая рука нырнула в сумочку, которая лежала на соседнем стуле, и положила передо мной изящную визитку фисташкового цвета. |