Книга Тень Аламута, страница 23 – Андрей Басирин

— Хороший мальчик. — Заскорузлая рука ассасина растрепала волосы ребенка. — А это что?

— Пелышки. Я петушка залезал, Джебаил-ага!

— Молодец! Вот тебе десять фельсов.

Гасан шмыгнул носом, подбирая сопли. Глазенки его светились обожанием.

— Деда Джебаил! А я, когда выласту, тоже буду ассасином? Как дедушка?

— Да, Гасан. Как твой великий дедушка.

— И имамом?!

— Нет, Гасан. Имамом ты не станешь. У нынешнего дедушки-имама свои вну… хм! кхе-кхе! — Габриэлю припомнился Старец Горы. Сыновей у проходимца не осталось, внуков тоже. — А почему бы и нет? Будешь и имамом. Обещаю.

Из кухни доносилось звяканье котелков. Ароматный мясной дух разносился по дому. Фатима, мать постреленка, готовила куриную лапшу. Хоть какая-то польза от сопливца… Покушение на соседского петуха было задумано позавчера. До этого юный убийца тренировался на ящерицах, рыбках и комнатных цветах. Габриэль всё больше уверялся, что у мальчишки талант.

— Но ведь у нас есть имам, деда! Дедушка Гасан-ага.

— А ты будешь Гасаном Вторым. Но позже, позже… Когда вырастешь. Что у тебя еще есть?

— Свистулька. Я ее в лавке взял, как вы сказали. А злой дядя Юсуф меня побить глозился!

— Плохой дядя. Мы его зарежем. Потом. А не видел ли ты рядом с лавкой ослика?

— Видел, дедушка Джебаил. Такой глустный белым ослик. Со смешным челным пятнышком воклуг глаза.

— Очень хорошо. Вот тебе, маленький паршивец, острый перчик. Вот тебе палочка. Завтра подойдешь к ослику, вывернешь перчик наизнанку и пилочкой засунешь ему под хвостик.

— Ай, дедушка! А ослику не будет больно? Он такой глустный.

— Клянусь Аллахом, он очень развеселится! Когда злой Юсуф станет ловить веселого ослика, все свистульки в лавке станут тебе дозволены.

— Ой, деда!

— Вытри нос. Взамен принеси старому уважаемому Джебраил-аге побольше денежек из лавки. А это что?

— Это лемешок. А Лашид с соседской улицы меня побить глозился.

— На тебе каменюку. В следующий раз будет грозиться, подойди и дай ему по голове.

— Спасибо, Джебаил-ага! А ты покатаешь меня ни лосадке?

— Да. Но помни: это будет ассасинская лошадка. Очень страшная и злая.

— Ула-а! На лосадке!

— Потом, потом… — охладил его пыл Габриель. — Теперь иди и спроси у мамы, когда эта нерасторопная корова наконец накормит знаменитого дедушку Джебраила. Это тебе ассасинское задание.

— Слусаю и повинуюсь, любимый деда.

Затопали маленькие ножки. Послышался звук затрещин и рев. Габриэль удовлетворенно кивнул. Воин ислама должен уметь терпеть боль. Должен повиноваться, не рассуждая.

— Джебраил-ага, — донесся голос Фатимы. — Идите есть!

— Благодарствую, дочка.

Кряхтя, Габриэль поднялся с лавки. Время, предназначенное для отдыха, пришлось потратить на мальчонку. Ну ничего: с пользой, всё с пользой…

Весьма натурально подволакивая ноги, ассасин поплелся на запах лапши. Он чувствовал себя стариком. И дело не в притворстве, которое стало второй его натурой, в хромоте и фальшивой бороде (с ней Габриэль не расставался даже в доме). Почести, которые ему оказывали, предназначались старшему.

Главе дома.

А своего дома у него нет. И вряд ли когда-нибудь появится. Как леопарда ни приручай, он не променяет чащу на сытость и покой человеческого жилища, хоть и будет мечтать о тепле холодными дождливыми ночами.

— Кушайте, Джебраил-ага. Кушайте!

Перед Габриэлем появилась дымящаяся миска с лапшой. От умопомрачительного запаха трав и куриного мяса во рту собралась голодная слюна. Пробормотав нечто, долженствующее заменить молитву, ассасин отломил кусок лепешки. Словно по сигналу, остальные домочадцы потянули к хлебу руки, а маленький Гасан получил очередную затрещину.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме чавканья. Жили хозяева дома нищенски. Юсу, отец постреленка, трудился водоносом, Фатима за гроши ухаживала за какой-то старухой. Перебивались с хлеба на курагу, что называется. Габриэль припомнил сплетни дамасских болтунов. «Исмаилиты богаты! С жиру трескаются!» Вот тебе и богаты… Хотя лично он, Габриэль, богат. Тут уж не поспоришь.

— Сиди смирно! Не вертись! — прикрикнул на сына Юсуф.

— А дедушка Джебаил сказал, что я тозе стану ассасином, — заявил малыш. — Буду убивать фланкских кололей.

— Королей убивают только те мальчики, которые себя хорошо ведут, — безапелляционно заявила Фатима. — Таким, как ты, достаются захудалые бароны. И нищие эмиры.

Глазенки Гасана подозрительно заблестели. Он шмыгнул носом.

— Ничего, Фатима-хатум, — поспешил заверить Габриэль — Из паршивца выйдет толк. После всего, что у нас с ним было, он науку усвоит. Еще бы к хорошему учителю мальца отдать. Дурь детскую повыбить, бестолковщину. Смеется он у вас много. Пусть хадисы Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!) станут ему дозволены и навязаны.

— О Джебраил-ага, — воскликнула Фатима, — вы так добры и щедры! Вы столько делаете для него! Аллаха молю, чтобы подсказал, как благодарить вас.

— За этим дело не станет. Всевышний — велик и славен — явит вам путь. Я же должен идти. Вернусь поздно.

— Будем ждать, Джебраил-ага.

— Вот деньги. Пусть пустыня вашего стола украсится саксаулом горшков и оазисами блюд с едой.

После сытной еды (а Габриэль умял две миски лапши и полдюжины пирожков с зеленью) идти никуда не хотелось. С неба припекало, воздух застыл горячей нугой. В последнее время Халеб утомлял Габриэля, словно бестолковая наложница.

И, главное, хоть бы одно лицо попалось среди прохожих! Сплошь хари да рожи… Носатые, рябые, кривоногие — халебцы казались Габриэлю порождениями Джаханнама. Словно заккум пророс на улицах раскаленного города, разбросав повсюду свои плоды. Несмотря на набитый живот, Габриэлю страшно захотелось откусить кусочек от чьей-нибудь головы: узнать, чем питаются грешники.

Неужели он заболел? В детстве Габриэлю довелось слушать одного проповедника. Батинит постарался на славу. Он столь образно живописал ад, что мальчишка несколько ночей провел в бреду, среди кошмарных видений. Образы Джаханнама ушли, оставив ребенка больным и измученным, но с тех пор всякий раз, как ассасину грозила опасность или болезнь, мир вокруг него наполнялся уродцами и призрачными языками огня.

Габриэль посторонился, пропуская вереницу прокаженных. Обошел дервиша в завшивевшем от святости халате.

— Стой — не иди! — горячечно забормотал дервиш, хватая Габриэля за рукав. — Аллах велик, он всё видит. А там беда ждет!

По щеке дервиша расползлось пятно сырого мяса. Молчанка, злая болезнь, жрала кожу, превращая человека в демона. Ассасин едва удержался, чтобы не отшвырнуть руку дервиша, как пакостное насекомое.