Книга Пиковая Дама и другие, страница 46 – Людмила Улицкая

— За деньгами, — честно призналась Колыванова. — Мне сорок четыре рубля нужно.

— А на что тебе столько? — удивилась Тамарка.

Колыванова понимала, что не надо бы говорить на что, но быстро врать не умела. Потому призналась, что учительнице на подарок.

— Я тебе родня, — рассердилась Тамарка, — к тому же и увечная, что-то ты мне подарков сроду не делала… Не дам тебе нисколько. Хочешь — заработай. Вот помоешь меня в корыте да постираешь, тогда дам тебе, не столько, конечно…

Колыванова поставила на плиту два ведра с водой и стала ждать, пока согреется. Весь вечер она возилась с ее бельем, которого был полный таз. Тамарка дала ей десять рублей, но отругала, что постирано нечисто.

Домой вернулась поздно. Мать была в ночную, а Лидка спала. Утром поговорить с Лидкой она не успела, потому что она очень рано ушла на фабрику.

Только вечером следующего дня снова приступила Колыванова к сестре насчет денег. Лидка была умная, ловкая, но денег у нее на самом деле не было. Она пошла под лестницу, там висела дяди Мишина рабочая телогрейка, которая не раз выручала ее по мелочевке. Она пошарила в обоих карманах и принесла сестре горсть мелочи, больше двух рублей.

На кухне в тот вечер была драка. Тетя Граня из зеленого барака пришла ругаться с тетей Наташей за своего мужа Васю. Соседки собрались на кухне, и мать Колывановых, Валентина, тоже там участвовала. Лидка велела Тане постоять при дверях, влезла в материну сумку, но в ней была одна большая бумажка в пятьдесят рублей и больше ничего. Был у Лидки в запасе еще один способ, но она сомневалась, чтоб Танька на него согласилась. Но все же спросила:

— А если потараканят тебя?

— А сильно больно? — деловито поинтересовалась Колыванова.

Лидка задумалась, как бы верней объяснить:

— Мамка покрепче дерет.

— Тогда пусть, — согласилась Танька.

Переговоры Лидка решила провести немедленно. Надела серую козью шапку и пошла. Идти надо было рядом, в смежный двор, но вернулась она не очень скоро, зато довольная.

— Ну, обещал он денег-то дать, Паук-то, — сообщила она.

— Да ну? — обрадовалась Танька.

— Не так просто, — остерегла Лидка сестренку. — Потараканит тебя.

— А вдруг потом денег не даст? — встревожилась Танька.

— Так вперед взять, — надоумила опытная Лидка. Танька, хотя была и маленькая, тоже хорошо соображала:

— Ну да, сначала дадут, а потом отберут.

— Так вместе ж пойдем, я сразу возьму и унесу, — предложила Лидка.

Танька обрадовалась: так выглядело надежней.

— А сама-то ты к нему ходила? — спросила Танька сестру.

— Когда еще было… — отмахнулась Лидка. — Когда мать Сашку рожала, в то лето. А потом она из роддома пришла, ей Нюрка сказала, что я к Пауку ходила, она меня выдрала, — напомнила Лидка. — Я теперь этим не занимаюсь. Я теперь замуж выходить буду, — с важностью добавила она.

Таня кивнула, но без сочувствия. Она была занята своими мыслями: времени-то почти не оставалось, назавтра было шестое, а Лидка выходила с двух, а вечером надо было братьев забирать, и вдвоем отлучиться им было невозможно. Идти же одной Танька боялась, хотя и знала куда.

Пошли они седьмого, перед вечером. Жил Шурик Паук во втором этаже зеленого барака с матерью и с бабкой. Был он молодой парень, но порченый. Одна нога у него росла криво и была короче другой. Он и в армии не служил, и не работал толком. Был голубятником В своем сарае с большой голубятней наверху он и проводил все время, ночевал там даже зимой, укрывшись тулупом и старым ковром Он не пил, не курил. Говорили, что деньги на машину копит. И еще известно было, что он портит девочек. Сам он, смеясь редкозубым ртом, говорил, что ни одна девчонка из бараков от него не ушла. Взрослые девки дела с ним не имели.

Когда сестры Колывановы пришли к нему, он был сильно озабочен, усаживал в клетку полуживую птицу.

— Вишь, заклевал мне голубку хорошую. Затоптал всю, злой такой турман, — пожаловался он девочкам, которые вошли и сели у двери на один шаткий стул.

Он возился с птицей минут десять, мазал ей поклеванную шейку, дул на розовую головку. Потом закрыл клетку и обернулся к ним.

— Лид, а Танька-то твоя дылда какая, я думал, маленькая, — заметил он.

— Она меня на три года моложе, а вот на столько выше, — объяснила Лидка положение вещей. И правда, хотя Лидке уже исполнилось шестнадцать, она была небольшого роста, и Танька в этом году ее сильно переросла. Зато Лидка была просторная, с мясом, как говорила их бабушка, а Танька сухая как саранча.

— Че, тебе тридцать четыре рубля надо? — спросил он у Таньки.

— Тридцать два можно, — ответила Танька, вспомнив про два рубля серебром.

— Чтой-то холодно сегодня, — озабоченно вдруг сказал Паук и пошевелил задумчиво в кармане брюк. — А ты иди, иди, — обратился он к Лидке.

— А деньги-то? — спросила Лидка.

— А принесешь когда? — поинтересовался он.

— Пятнадцатого принесу, в получку, — пообещала Лидка.

— Ну ладно. А пока не принесешь, пусть она ко мне ходит, — он засмеялся, — процент платить.

Он вынул из кармана целый пук мелких денег и отсчитал тридцать два рубля трешками и рублевками. Лидка не постеснялась, пересчитала.

— Иди себе, иди, — велел ей Паук, и она тихонько выскользнула в дверь.

Танька с облегчением вздохнула: набрала она денег на свое дело, набрала…

Шурик еще пошевелил в кармане:

— Ну что, посмотреть-то на него хочешь?

— Нет, — улыбнулась простодушно Танька, — мне бы поскорее.

— Ну ладно, — не обиделся Паук, — сядь тогда на лестницу, вон туда, — он указал ей на третью перекладину приставленной к лазу на голубятню грубо сбитой лестницы. — Да валенки надень, надень, замерзнешь, — разрешил он, когда увидел, как она стягивает из-под пальто кое-какую одежку и протягивает через нее голые цыплячьи ноги…

В тот учебный год, год слияния мужских и женских школ, зацветали даже сухие веники: сразу у двух учительниц сбежали мужья к каким-то, само собой, молоденьким сучкам, новый литератор Денискин влюбился в практикантку Тонечку и скоропалительно женился, незамужняя учительница рисования, которая ходила с большим животом последние десять лет, вдруг ушла в декрет, и даже Анна Фоминична, под насмешливыми взглядами всего педагогического состава, тяжело кокетничала с овдовевшим математиком. Дежурные выметали из классов бессчетные записочки, а одной девятикласснице из очень приличной семьи сделали аборт в роддоме как раз имени Крупской, за что Анну Фоминичну вызывали в роно и сильно прикладывали. Было еще много всяких тайных любовных вещей, про которые никто не знал.

В школе готовился большой вечер, посвященный Восьмому марта, и Колыванова тот день прогуляла.