Книга Маска чародея, страница 110 – Дарелл Швайцер

Я знал, что задерживаться здесь нельзя. Но все же перед тем, как вновь коснуться камня, я спустил из окна на веревке ведро, чтобы зачерпнуть воды, и помылся, стоя голым на полу посредине комнаты. Наскоро вытеревшись смятым одеялом, я надел свободную тунику до коленей — единственное, что я мог носить, не страдая от боли. Плечи и руки, обгоревшие сильнее всего, уже начали облезать, каждое движение причиняло нестерпимые муки.

Я мог прерваться всего на несколько минут. Отец изнутри распекал меня на все лады за то, что я трачу время на подобные глупости. Не обращая на него внимания, я быстро подстриг волосы, чтобы они не падали на глаза, и обвязал свой воспаленный лоб полоской ткани.

Я по-прежнему отчаянно мечтал об отдыхе, но просто не мог себе этого позволить.

Я заставил себя вернуться к окну и снова лег на стол.

— Знаешь, Секенр, твои подозрения, скорее всего, обоснованы. Истинная каллиграфия твоей магии заключается не в буквах, написанных чернилами на бумаге, а в шрамах и ожогах на твоем теле.

— Возможно, — вот все, что я смог ответить ему. Я сделал это вслух.

— Правда, — продолжал отец внутри меня. — Подобно многим другим чародеям, ты отмечен, изменен благодаря своим приключением. А может быть, книга о Секенре пишется и сейчас, но не чернилами, а шрамами.

— Так что кто-нибудь может запросто выбраковать меня из библиотеки чародеев? Нет, отец, мне кажется, это не так. Слишком просто.

— В конце концов подобные мелочи не имеют значения.

— Для меня имеют.

Черные орлы кружили в небе, каркая, как вороны.

Я снова дотронулся до камня, и вид за окном изменился — там все погрузилось во тьму с мерцающими вдали огнями.

Дом передвигался, волоча себя, как гигантский паук, половина ног у которого сломана. Небо снова просветлело. Доски у меня под ногами вздыбились, готовые лопнуть. Стол завалился, но, падая на пол, я по-прежнему крепко сжимал камень в руках. Какой-то миг я лежал неподвижно, прислуживаясь, как дом встает на неровной поверхности. Надо мной, на верхних этажах, ломая мебель, валились тяжелые бревна. Пыль и щепки дождем посыпались мне в лицо. Откашлявшись, я вытер лицо свободной рукой.

На этот раз я не стал возиться со столом, а просто встал у окна с камнем в руках. Я смотрел на Город-в-Дельте, видел, как имперская галера разворачивается в моем направлении, ее поднятые паруса украшали изображения орла и крокодила: смерть и в воздухе, и в воде.

Вновь и вновь я касался зеленого камня, и дом побывал во многих странах. Один раз я оказался даже в Стране Тростников, в том месте, которому еще предстояло стать моим родным Городом Тростников, но передо мной предстал лишь лабиринт из деревянных лачуг под тростниковыми крышами на сваях и две обветшалые полуразвалившиеся пристани. Большой корабль стоял там на якоре, развевая по ветру многочисленные флаги с совами — символикой какого-то давно забытого местного царька.

Я видел перед собой сцены из отдаленного прошлого, за много веков до моего рождения, задолго до того, как Сестобаст Первый присоединил Страну Тростников к Гегемонии Дельты.

— Двигайся в том же направлении, — раздался в моем разуме голос отца. — Ты прекрасно знаешь, куда мы должны попасть.

— Да, знаю, — ответил я вслух.

Сцены за окном менялись с такой быстротой, что, казалось, невидимый великан перелистывает страницы гигантской книги с картинками: холмистые речные берега; горы с заснеженными вершинами, между которыми парили черные орлы; бесконечный лес, окрашенный в алые и золотые тона удивительной северной осени; и длительное время — лишь насквозь продуваемая ветрами пустыня — безликое море песка.

Мышцы затекли, мне надоело опираться на подоконник, я принес кресло и теперь сидел у окна с камнем на коленях, постоянно пробегая пальцами по его отшлифованным граням. Пол слегка покачивался, как палуба корабля на спокойной реке.

Постепенно я начал клевать носом. Несколько раз вздрогнув и рывком подняв голову, чтобы не упасть, я понял, что больше не в силах терпеть.

Мне просто необходимо было немного поспать. Отправив дом далеко во тьму, я на много часов провалился в беспамятство. Я спал, облокотившись на подлокотник кресла, но, пока тело отдыхало, мозг продолжал бодрствовать. Да, сон для чародея — время размышлений.

Мне снилось, что я сижу за письменным столом и работаю, работаю, работаю, постоянно макаю ручки в чернила разных цветов, промокаю написанные страницы, подтираю свои помарки и снова пишу, пока наконец, сконцентрировавшись, не понимаю, что все мое повествование можно свести к одной единственной написанной на бумаге букве.

Как говорил отец, лишь чародею-ученику нужны сложные приспособления. Обладай я достаточными навыками работы с камнем, мне надо было бы только подумать, чтобы он заработал. В период младенчества моей магии я написал целую книгу о своей жизни, чтобы найти себя и определить свое место в жизни, чтобы защитить Секенра от опасности, и оказалось, что слабый, едва ощутимый резонанс, возникший от слов, орнаментов и иллюстраций значит больше, чем все части моей книги вместе взятые.

Истинное значение книги заключалось не в том, о чем говорилось в ней, а в том, чем она была. В том, кем я был и кем я стал, пока создавал ее. Одна единственная буква.

Во сне я четко вывел ее черными чернилами самой обычной ручкой, букву тчод, которая есть и в алфавите Дельты, и в алфавите Страны Тростников, но неизвестна варварам — буква иксообразной формы с точкой в верхнем треугольнике — головой крошечной фигурки с расставленными ногами и простертыми вверх руками.

Ее называют и Танцующей, и Умоляющей, — есть у нее и множество других прозвищ. У буквы тчод много значений — она означает и длительное ожидание, и быстрое завершение задуманного, и сожаление, и тихую радость, и победу, которая станет очевидной лишь в будущем. Так много слов содержит тчод, что для их перечисления потребовалась бы отдельная книга.

Только тчод. В ней заключается суть Секенра.

Очнувшись от сна, я с удивлением обнаружил, что уже не сижу в кресле, а стою перед письменным столом. Но пока ничего не писал. Ручка и бумага лежали наготове.

Изобразив тчод, я дул на нее до тех пор, пока чернила не высохли, а потом аккуратно сложил бумагу, не перегнув букву ни в одном месте. Затем я, с зажатой между ладонями бумагой, сел в кресло перед темным окном — за спиной у меня приглушенно светилось пламя, и мне приснился сон о ярко сияющем бесцветном огне.

Когда я проснулся в следующий раз, надо мной стоял отец, только что материализовавшийся из дыма. Сквозь него я видел окно, за которым не было ничего, кроме хмурого серого неба.

— Вставай, — сказал он. — Мы на месте.

Но встал я не сразу. Я еще посидел, успокаиваясь и приводя в порядок свои мысли, и с удивлением обнаружил, что больше не испытываю боли и что на мне надета серебряная маска Луны, а на коленях лежит отцовский меч.