Книга Маска чародея, страница 123 – Дарелл Швайцер

Если долго учиться, можно услышать, как лес говорит на своем собственном языке. Многие жрецы Тсонгатоко целиком посвящают свою жизнь его освоению.

В лесу была и громадная библиотека, где текст не выжигался, а рисовался цветными чернилами в дуплах живых растений и напоминал каллиграфический шрифт с орнаментами и миниатюрами. По мере своего роста дерево вбирало в себя все больше и больше знаний народа Тсонгатоко. Иногда отдельные слова, предложения, а то и целые книги появлялись сами по себе. Иногда невидимые руки изменяли или исправляли написанное людьми.

Среди жрецов Тсонгатоко находились и такие, кто посвящал всю свою жизнь изучению этих таинственных надписей.

Высоко в ветвях я обнаружил висящую плетеную клетку, в которой сидел невероятно сморщенный голый старик. Вначале я был шокирован тем, что с ним обращаются таким образом, но тут ветер раздвинул ветви деревьев, и в неровном вечернем свете я разглядел, что дверь клетки открыта.

В этом месте я ощутил невероятно сильную магию, но не черную магию, присущую чародеям, а чистую, белую.

Древний старец пошевелился. Подобравшись поближе, я увидел, что он принадлежит к неизвестной мне расе, возможно, даже не человеческой. Его кожа была серо-синей, скулы и подбородок уродливо выдавались вперед на фоне глубоко запавших глаз.

Когда он начал двигаться, я к своему глубочайшему изумлению обнаружил, что у него есть крылья.

Открыв свои кошачьи желтые глаза, он принялся долго и пристально разглядывать меня.

Он обратился ко мне на языке мертвых, назвав истинным тайным именем, тем, которое дала мне Сивилла, приблизительно с такими словами:

— Найди третий путь, средний путь между черной и белой магией. С одной стороны, это волшебство и чудеса, проистекающие от богов. С другой, чародейство, зло, убийства, бесконечные страх и боль, как тебе прекрасно известно. Найди средний путь. Я поручаю тебе это.

Я настолько испугался его, что едва не упал с дерева — было так высоко, то я разбился бы насмерть. Мне пришлось прижаться к широкой ветке и лежать там, трепеща и истекая потом. Лишь когда спустилась ночь, скрывшая от меня крылатого старца, я смог сползти с дерева на твердую землю.

Той ночью, последней перед тем, как мы с Тикой покинули Тсонгатоко, мне впервые за долгое время приснилась Сивилла. Она, как обычно, ткала, и нити уходили из ее рук во тьму. Сосредоточившись на своей работе, она что-то тихонько напевала себе под нос. Я счел, что не вправе мешать ей.

А что дальше?

Тика, конечно же, старела, а я — нет. Довольно недолго мы представлялись, как муж и жена, затем для окружающих я стал играть роль ее сына, потом — внука. Когда подобное положение вещей стало слишком мучительным для нее, она ушла от меня и стала жить с другим мужчиной, Нахрином, в доме на берегу Великой Реки. Я не пытался удержать ее. Мне кажется, она была счастлива с Нахрином, который старел вместе с ней и от которого у нее было несколько сыновей.

Так что я несколько лет жил в одиночестве в пустыне, размышляя надо всем, что видел и что сделал, переговариваясь с Лекканут-На, Орканром и всеми остальными, кто по-прежнему остался внутри меня. Лишившись своей цели, они больше не боролись со мной. Теперь они напоминали библиотеку, состоящую из множества книг и хранящуюся у меня в голове. Я мог открывать их и читать, когда мне этого хотелось.

Я много писал, но лишь на песке, который сносил ветер. Третьего, среднего пути я пока не нашел.

И я помнил Тику. Она помнила меня. Как могла она забыть, если перед нашим расставанием забеременела и теперь растила моего сына? Его звали Мирибан. Когда ее жизнь подошла к концу, и она послала его за мной, по возрасту он вполне годился мне в отцы.

— Мать тяжело больна, — сообщил он мне. — Она хочет тебя видеть.

Я вернулся к ней в дом, который не был моим домом, — я приходил к ней туда, но редко.

Нахрин, как я узнал, уже умер. Их с Тикой дети выросли и жили отдельно, но теперь все они были в сборе. Когда я пришел, они молча сидели, разглядывая меня с благоговейным трепетом. Я вышел на крыльцо, где в гамаке лежала старая Тика. Я сел рядом с ней в плетеное кресло.

Был вечер. Солнце садилось, я тихо покачивал гамак. Она протянула руку, и ее пальцы зарылись в мои снова отросшие волосы.

— Как ты, Секенр?

— Я не изменился.

Она улыбнулась. Это была наша старая шутка.

— Секенр, ты по-прежнему остался неряхой. Я взял ее руку в свои.

— Это неважно, — сказал я.

— Да, мне кажется, действительно неважно.

— Ты умираешь?

— Не знаю. Наверное. Что такое старость, как не путь к смерти, день за днем? Раз я умираю, я хочу побыть с тобой, Секенр, на реке, как когда-то в прошлом. Пойди попроси Мирибана приготовить судно.

— Сейчас?

— Да, сейчас, Секенр. Скорее всего, другого раза уже не будет.

Сыновья пришли в смятение и испугались, но выполнили желание матери. Я растаял вместе с ней в ночи, сидя в плывущей по течению лодке — ее голова лежала у меня на коленях. Над нами медленно обходили свой извечный круг звезды, отмеряя ночные часы.

— Когда я думала о тебе, — сказала она, — я всегда представляла это так. Я хочу вспомнить то время, когда мы были на реке и стали друзьями.

— И я тоже, — кивнул я.

Она повернулась, гораздо живее, чем я ожидал от нее, и посмотрела мне в глаза.

— Ах, Секенр, а значило ли все это хоть что-то? Хоть что-нибудь?

— Лишь Сивилла знает.

— А ты, Секенр?

— Как ты сказала, я неряха. Я неряшливо обращаюсь с вещами. Все, чего мне удалось добиться, это остаться в живых. Я по-прежнему остаюсь Секенром. Я не изменился, не превратился в кого-то другого. Вот это должно чего-то да стоить.

— Мне кажется, это и есть самое важное, — сказала она.

Во тьме, когда река сделала резкий поворот, мы подплыли к разрушенному зданию на сваях — оно выступило из зарослей тростников, как гигантский паук, с бесчисленным множеством горящих глаз, светящихся изнутри.

Тика никогда не видела его прежде, но, точно так же, как и я, сразу же узнала его по моим рассказам, а, возможно, и по моим снов, которыми я делился с ней.

— О боги! — воскликнула она. — Этого не может быть!

Я в изумлении поднялся на ноги.

Это был дом моего отца.

Она заплакала и запричитала, когда я стал подгребать поближе. А когда я привязал лодку к одной из опор, вцепилась в меня:

— Не ходи туда, Секенр! Боюсь, что ты не вернешься. Он поглотит тебя.

— Я должен, — ответил я. Я знал, что это произошло далеко не случайно. Такой узор сплела Сивилла. И с этим необходимо было разобраться. — Пожалуйста, подожди меня. Я ненадолго. — Я взобрался по остаткам крыльца.