Книга Дети Брагги, страница 74 – Арина Воронова

Скагги принялся было возражать, и Грим поморщился в надежде, что мальчишка сообразит и даст ему договорить. Сообразил.

— Если, прости, что я поминаю об этом, если ты сумеешь прижечь мне рану, я скорее всего снова потеряю сознание. А мы и так застряли здесь слишком надолго. — Будущий целитель все же попытался возразить, и пришлось продолжать:

— Когда птица и лучник не вернутся, их хозяин поймет, что план его не удался, и нас станут искать. Причем начнут искать от усадьбы Тровина, потом заглянут к Гюду.

От боли, от того, что пришлось столько говорить, он вновь, закрыв глаза, привалился к стволу дерева. Через несколько минут пульсирующая в черепе боль стала почти переносимой, у он даже не особенно мешал Скагги, когда мальчишка пытался создать что-то вроде грубой повязки из разорванной на части полотняной рубахи.

Начинался дождь, холодная мерзкая водяная пыль. В смертельной схватке со змеей Грим потерял шлем, но все то время, что был без сознания, оказывается, сжимал рукоять меча, который Скагги то и дело клял шепотом как досадную помеху.

Будущему целителю стоило немалого труда разжать его пальцы. Чтобы, выдернув из них меч, помочь Квельдульву взгромоздиться в седло. Следующие несколько часов превратились в настоящую пытку.

Иногда Грим погружался в некое состояние, где ничто не могло достичь его, оставалась лишь боль.

Временами он всплывал на поверхность настолько, чтобы понять, что небеса светлеют, или что день близится к полудню. Несколько раз они останавливались, и Скагги поправлял грязную повязку. Когда солнце стало в зените, Скагги настоял на том, чтобы Грим съел ломоть оставшегося еще со вчерашнего — или это было позавчера, когда они читали записи Тровина? — вечера хлеба и запил его водой. Вкус был приятен, но короток, потому что Грима тут же стошнило почти всем, что ему удалось проглотить. Потом снова были муки посадки в седло, и снова тряска. Грим почти лежал на шее своего коня, и ветки лишь едва-едва задевали его по спине. Ему не было уже дела ни до чего на свете, и когда голова его вновь наполнилась звоном, у него не было сил сказать об этом, даже если бы он того захотел.

Жеребец наконец остановился, и Грим уставился перед собой пустым взглядом. И снова день клонился к закату, косые лучи солнца окрашивали кажущуюся бескрайней пустошь в серо-розовые тона.

Хотелось лечь… Лечь… Но стоит ли это тех сил, какие потребны на то, чтобы спешиться? Потом он почувствовал, как кто-то тянет его за руку.

— Спускайся, Грим, я попытаюсь поддержать тебя.

Он не спешился — тяжело повалился набок, и несколько мгновений спустя уже лежал на боку, голова его покоилась на свернутом в ком плаще.

Запах вереска? Значит, они, должно быть, достигли той самой пустоши. Скагги, казалось, все стремился попасть именно сюда.

Пульсирующая боль в глазнице несколько утихла, и Грим был поражен внезапной ясностью мыслей и чувств. Ветер колыхал пряные с завязями семян травы.

— Скагги?

Над ним тут же возникло встревоженное лицо ученика целителя.

— Где мы?

— В небольшой лощинке на пустоши, со всех сторон нас окружают холмы, а с той стороны, откуда мы прибыли, еще и кустарник. Правда, довольно чахлый, сокрушенно добавил мальчишка.

На дне лощинки собран был уже хворост для костра, и Грим подивился, как быстро возвращенная память лечит человека: из полубеспомощного мальчишки, какой прибился к нему в придорожном кабаке, даже из того издерганного юнца, с которым они выбирались из Фюрката, Скагги быстро превращался в настоящего воина.

Внезапно весело затрещали ветки, от костра потянуло запахом можжевельника и вереска.

— Славно взялось, — с удовлетворением пробормотал себе под нос будущий целитель. — Засушливое лето нам на руку.

— Лошади… — Грим попытался было встать, но Скагги надавил ему на плечи, заставляя лечь снова.

— Расседланы и стреножены, пасутся вон… — Он помедлил. — Слева от нас.

Он лежал, вытянувшись на земле, затем кто-то заставил его сесть.

Мгновение спустя звон в ушах утих, но из растерзанной глазницы вновь потекла кровь. Прямо перед ним весело пылал костер, а спиной он упирался в какой-то камень. Когда это Скагги успел его сюда приволочь?

— Бессмысленно пытаться останавливать ее снова и снова. — Голос Скагги был бесцветен, но ровен и тверд. — Что-то, что было в клюве той птицы, заставляет вновь открываться рану. Как знать, не это ли случилось с твоим отцом.

— Выжги.

Скагги вздрогнул от этого жесткого голоса, ему пришлось даже на несколько мгновений отвернуться от Грима, чтобы Квельдульв не заметил, как дрожит сжимающая кинжал рука. Потом заставил себя погрузить лезвие в огонь.

Языки пламени нежно заструились по стали, острие кинжала засветилось багровым. Жар медленно полз все выше и выше. Когда он достиг рукояти, Скагги, скинув кожаную куртку, обернул ею руку, чтобы не обжечься. Затем он снова вернул кинжал в огонь, постоял, а потом повернулся с раскаленным добела жалом к Гриму. Сын Эгиля не мог отвести глаз от плясавшего в предвечернем свете раскаленного клинка. Он открыл рот, чтобы крикнуть: «Не надо!» Но вместо этого только кивнул.

— Быстро, — проговорил он, сползая вниз, так чтобы голова его упиралась в камень. — Я не уверен, что смогу не дернуть головой. — Он криво усмехнулся. Давай!

Кровь зашипела под клинком. С треском лопались пузыри.

Прижженная рана запеклась. Судорога выгнула тело Грима дугой — так бьется человек в когтях смерти.

Скагги как будто придерживал его, говорил с ним, но Грим ничего не слышал. Боль пожирала его заживо.

В тот момент, когда боль, казалось, достигла своего пика, он услышал, как Скагги выдохнул от радости, а потом плеснул ему в лицо какого-то — Грим почему-то смог уловить запах вереска — отвара…

Звон в ушах возобновился с удвоенной силой, перед глазами у него закачалось чье-то лицо. Сперва у этого лица были черты Карри, но потом лицо стало поначалу неуловимо, потом все быстрее, все стремительнее меняться. Странно, но боль постепенно стихала, а звон, напротив, возрастал. Откуда-то слева спиралью поднималась желтая пыль. С бессмысленным любопытством он глядел, как пыль подходит все ближе, и ближе, и ближе… Все быстрее крутятся перед глазами ее частицы, скрывая все, кроме горящих синих глаз. Синие глаза, знакомый взгляд…

Ищет кого-то взгляд, рыщут глаза… И худая сильная рука чертит в воздухе руны… Мечет костяшки рун на доску…

Наконец, и глаза, и руны — все исчезло. Звон достиг своего апогея, а затем пропал, и вместе с ним исчезли все ощущения.

Шагов Скагги не услышал, но проснулся оттого, что между ним и ласковыми закатными лучами возникла какая-то тень, что-то заслонило их успокаивающее тепло.

— И что, по-твоему, ты с ним сделал? — раздался над ним неприязненный голос.