Онлайн книга «Вурди»
|
Вокруг засмеялись. Только Хромоножка Бо все так же глупо улыбался своим мыслям. И Ганс — ему было не до шуток — растерянно топтался у дуба. — Не пускай его, — подошла к Питеру Гергамора, — сердцем чую — не к добру. — Трепли тут языком! — отодвинул ее рукой Питер. — Что повелителю сделается? Ничего ему не будет. Так, побалуем и все. Горшком обернется — бери, пользуйся. А то еще чем. Всяко в хозяйстве сгодится. Не визжи только, когда с утра пораньше за титьки ухватит. — Тьфу на тебя! — сплюнула старуха. — Не хочешь, как хочешь, — сказал Питер и махнул рукой Гансу. — Лезь! Тот, кряхтя, обхватил руками ствол. 2 Илка говорила. Захлебываясь словами, слезами, собственными страхами. Ай-я слушала. И чем больше слушала, тем яснее понимала, что в который раз предчувствие не обмануло ее. — Ты только приди. Взгляни и все. Может, надумаешь что. Это ведь не страшно, что тебя колдуньей кличут. Даже хорошо. Вот и Гей говорит, мол, сходи-ка ты к Ай-е, больше не к кому… Ой, не про то я… — спохватилась Илка, и слезы покатились по ее впалым щекам. — Единственный он у нас, Сай, сынок. У тебя ведь и у самой скоро… — Говори. — Ай-я сняла с полки кувшин, разлила по глиняным кружкам травяной настой. Одну дала Илке, другую взяла себе. Илка понюхала напиток, скривилась: — А можно ли? С утра? — Говоришь, аж пожелтел весь? — Уж и не знаю, что за хворь такая. Желтый. За ночь будто усох весь. Вот тут, — Илка подняла правую руку, ткнула левой под мышку, — язвы какие-то. Все время пить просит. Гей с ним сейчас. За ночь-то, гляди, не меньше двух кувшинов осушил. А уж как выворачивает — смотреть страшно. — Тогда пей, — властно сказала Ай-я. — Это зачем? — В Илке проснулась обычная подозрительность. — Отвар-то, почитай, хмелее эля будет. — Не в хмеле дело. Пей. Илка дрожащими руками поднесла кружку к губам. Неуверенно глотнула. Снова скривилась: — Гадость. — Зато полезно. — Захмелею я. Ты думаешь, что мы… — И ты, и Гей. И все, — жестко сказала Ай-я. — Говори. И пей. — А что говорить-то? Горит он весь. Чепуху какую-то несет. Про змей, про нечисть всякую. И еще — в доме темнотища, а он: свет глаза режет. Поутру обделался весь. — Илка снова заплакала. — Умрет он. Ты ведь поможешь, да? — Не знаю. Ай-я залпом (для примера) осушила свою кружку, благо себе налила чуть-чуть. Илка, глядя на нее, сделала несколько больших глотков. Спросила, жалко заглядывая Ай-е в глаза: — Плохо? Да? Ай-я молча присела на край кровати. Наклонилась. Поставила пустую кружку на пол: — А чего к Гергаморе не пошла? — Гей сказал… Это ж ты вылечила мальчишку. Помнишь? «Еще как!» — подумала Ай-я, прислушиваясь к голосам во дворе. С улицы донесся взрыв смеха. — Они не сюда? — испуганно глянула в окно Илка. — Гвирнус не пустит. — Помоги. Умрет он. Я знаю, ты можешь, — торопливо прибавила женщина, — ты прости, коли мы тебя… Ну, сама понимаешь. Мол, колдунья. Мало ли кто что говорит. И я… Тоже. Не со зла это. Ну дура я. Так ведь как все… — Не надо, — мягко остановила ее Ай-я, — да и врут про меня. Не колдунья я… — Она вдруг осеклась, заметив хмельной, злобный взгляд Илки. Та, смутившись, отвела глаза. Пробормотала, будто оправдываясь: — Шумит. В голове-то… Сходила бы хоть. Поглядела. — Нельзя мне. — Ай-я погладила живот. — Я тебе отвара отолью. Глядишь и поможет. Тут травка особая. Одна к одной. Еще прабабка подбирала. Коли горячка какая, враз снимет… — Не горячка это. Я ж говорю — синюшный весь… Ты только помоги. Я ведь хоть баба и глупая, но понимаю — язык за зубами надобно держать… Не узнает никто… Ну, про заговор твой… Я ведь что думаю, не иначе как сглазил его кто… — Нет его у меня… Заговора-то. — Не поможешь, значит? — зло пробормотала Илка. — Выходит, что так. Ай-я устало закрыла глаза. — Спи, моя Ай-юшка. Ручку под одеяло спрячь и спи… Да. Она могла бы помочь. Но если бы они, люди, знали, что такое жажда. Настоящая жажда. Жажда вурди. Не та, когда пьешь кружку за кружкой и переполняешься водой, будто река в половодье, а губы, язык, гортань все равно изнывают от одуряющего желания. Другая — много острее — такая, что пронзает все тело нестерпимой болью, мутит разум, пожирает тебя, становится тобой, и тогда… — Баю баюшки баю. — Мам… — Спи, кому говорю… — А это правда, что ты можешь… — Да. — Мам, а ты меня научишь? — Спи, Ай-я. Может, и научу. Только я хочу, чтобы ты крепко запомнила… — Что запомнила, мамочка? — Эту вот… Твою ручку мохнатую. Ты ведь умная у меня. Ты ведь запомнишь, да? — Мальчишке небось помогла, — зло сказала Илка. Если бы она знала, что было потом… 3 От влажной коры дерева пахло чем-то сладким. Запахи детства — медовая карамель, распустившиеся в глиняных горшочках цветы… Его мать любила, чтобы в доме всегда были цветы. Она умерла, когда Гансу исполнилось девять лет. Ушла в лес по грибы и не вернулась. «Теперь мало у кого в хижине увидишь цветы. Разве что у Гергаморы (ей-то помирать не страшно) да у Ай-и, даром что колдунья, у нее страха перед лесом не больше, чем перед дождевым червяком», — думал Ганс. Он почти не слышал, как подбадривали его снизу Норка и Питер. Ганс сосредоточился на движении и шуме листьев над головой, в котором различалось нечто вроде удивления: «Ты ж-же боиш-шься, куда ж-же ты лезеш-шь, а?» Хотелось разжать руки, плюхнуться на землю, отползти подальше, но что-то влекло человека вверх. Начав свое восхождение, он уже не мог остановиться. Сам дуб помогал Гансу. Вот он подставил ступеньку-сучок, вот слегка подтолкнул снизу порывом ветра. Вот протянул облепленную молоденькой ярко-зеленой листвой пятипалую ветку. На душе у Ганса потеплело. Несколько ловких движений, и человек достиг нижнего яруса могучих ветвей. Ловко ухватился за подходящий сук, подтянулся и удобно уселся на нем, болтая ногами и разглядывая исцарапанные в кровь руки. — Мда-с, — только и сказал он. Страх окончательно ушел. Зеленые с красноватыми прожилками листья приятно щекотали руки, плечи, живот. |