Книга Бог одержимых, страница 94 – Владимир Яценко

И что до неё километра два.

И жить ей осталось минут десять.

Вот как бросит свой хворост в полуобморочной надежде на удачный сплав, так через десять минут и сгинет в пропасти, повторив трюк моих погибших товарищей.

Раз в жизни можно всё! Без исключений.

Но это я уже на ходу додумываю. Подхватываю резиновую лодку, радуясь, что время от времени подкачивал воздух, и бегу навстречу течению, в бурунах которого вот-вот покажется незнакомка. Через минуту поднимаю лодку над головой: пластиковые вёсла, надёжно прихваченные хомутами-уключинами, больно колотят по локтям. Но мне не до удобств, — высматриваю путь среди валунов: чтобы и ноги не сломать, и за ручьём приглядывать. Хорошо, что не нужно думать, в каком месте пловчиху на буксир брать. Всё просто: чем дальше от водопада, тем больше времени на уклонение от встречи с ним. Впрочем, ещё будет вопрос, куда грести: к своему берегу или ближайшему? Хороший такой вопрос. Важный.

Жизненный!

А потом мне становится не до "вопросов": дыхание сбивается, руки немеют, а удары вёсел вдруг начинают доставлять удовольствие.

Вы только не подумайте, я же не псих там какой-нибудь, — осознаю, что сошёл с катушек, понимаю, что взаправду, а что мне только кажется. Ленкина раковина, к примеру, — полный бред. Тем же днём, как ребята погибли, я раковину к уху приложил. Просто так. Не знаю для чего. А пришёл в себя уже глубокой ночью. Прикольно. Будто кино крутят. Только не на виниловом покрытии, а прямо в голове. Полный контакт с картинкой. Впечатление, что и вправду сам всё видишь. Ощущения, запахи… даже потрогать хочется. Вот только видеть такого никто не может, потому что такого не бывает. Удивлены? Я тоже.

Я-то думал, что по причине смерти товарищей рассудок сплющило, но как рядом с этой тёткой свой ручей разглядел — призадумался. По всему выходило, что какой-то смысл в моей шизе имелся. Факт!

Я перешёл на шаг, а ещё через минуту и вовсе остановился: опустил шлюпку на землю и потряс руками — совсем онемели.

В этом месте ширина потока метров двадцать. Не заметить пловца трудно. А впереди, в ста шагах выше по течению, ручей делает крутой поворот. И вытаскивать из воды тётку нужно оттуда. Если она неудачно встретится со скалой, то пропадёт всякий смысл рисковать здоровьем, — ей-то уже будет всё равно.

Я побежал. Шлюпка вновь порадовала лёгкостью, а вот ноги едва слушались. Похоже, в запале я немного переборщил со стартом.

Но я успел, добрался до теснины вовремя: голова незнакомки чернела в двух сотнях метрах и стремительно приближалась. Я пробежал вперёд ещё десяток шагов, прошёл между валунами и опустил лодку в белую воду.

Секунда, вторая… Я скорее угадал, чем увидел, растрёпанную вязанку хвороста и человека с ней. Пора!

Оттолкнувшись от камня, влетел в поток. Ничего героического, между прочим. Глупость и дурь. Два утопленника всегда хуже одного.

И как же я удивился, когда мой план сработал! На повороте удалось втиснуться между стенкой и женщиной. Её всё равно ударило, но только о борт надувной лодки.

Причальный трёхметровый линь я пропустил под ремешком её вязанки и закрепил на корме, потом плюхнулся на банку и ухватил вёсла. После двух-трёх гребков глянул на женщину. Она была в странной отключке: уставилась мне в глаза, но никак не реагировала, просто держалась за связку своих щепочек и смотрела. Странный взгляд для почти покойника.

А я?

А я грёб! И уж поверьте, моей гребле могли позавидовать все фредрикссоны и хельмы вместе взятые! Впрочем, на моём месте любой бы вёслами пошевеливал. Отчаяние придавало сил, а недостаток мужества восполнялся страхом.

Я уже видел свой изломанный труп, затерянный в бесчисленных нишах и кавернах горного массива, заброшенный пустой лагерь, вертолёт, сердитых людей… и чудиков в смешных, цветастых балахонах. И как кто-то звонит к родителям в дверь, здоровается с моей мамой, Екатериной Ивановной, и кладёт у порога рюкзак…

Когда рёв водопада стал оглушающим, я проклял свою самонадеянность. Моих приятелей даже страховка не спасла. А мне-то и вовсе надеяться не на что! Будь у меня нож, я бы перерубил канат… что было, конечно, невозможно: я же не мог бросить вёсла!

А потом лодка ударилась о камень. Я даже не стал оборачиваться: вывалился в воду, ухватился за причальный линь и вытащил вязанку вместе с женщиной и лодкой на берег.

* * *

Она пришла в себя на следующий день. Долго смотрела на меня и молчала.

Сперва я не возражал, но потом ответное молчание мне показалось невежливым. Всё-таки она была у меня в гостях.

— Здравствуйте, — сказал я. — Вы живы. Я вас выловил из реки.

— Святой Николай! — прошелестела женщина. — Не слабо…

— Ого! — удивился я. — Угадали. Николай.

— Русский?

— Украинец!

— Неважно, — улыбнулась она.

Я пожал плечами: мне на её национальность тоже было наплевать.

— Рамзия, — шёпотом представилась женщина, и добавила: — У тебя неважный вид, Коля.

— Думаешь, у тебя "вид" лучше, Зия?

Но она уже не слышала: голова откинулась, ресницы опустились.

А выглядела Рамзия и вправду "не очень": запавшие глаза, острые линии носа, втянутые щёки под далеко ушедшими вперёд скулами, шарики ключиц и выпирающие лопатки. Грудь была "никакая" — соски едва приподнимались над решёткой рёбер.

Не думаю, что был образцовым сиделкой, но старался: протирал её влажной губкой, укрывал пледом и боялся, что она так и не придёт в себя. Складывалось впечатление, что она голодала, по меньшей мере, год. Дважды в сутки я заставлял её глотать несколько ложек ухи, но эта мера касалась только работы желудка, — основное питание вводил через капельницу в соответствии с инструкциями нашей экспедиционной аптечки.

В следующий раз она очнулась только через два дня. Внимательно осмотрела палатку, перевела взгляд на капельницу, потом на свою руку с иголкой.

— Я хочу встать.

— Зачем?

— Мне нужно.

— Да бросьте… вы уже лежите третьи сутки!

— Мне нужно встать!

Я перекрыл капельницу, вынул из вены иглу и продезинфицировал место укола раствором спирта.

— Давайте руку, помогу…

Но она не позволила мне даже этого: сама поднялась, и, как была, нагая, вышла наружу.

Вернулась она минут через пять, — я уже подумывал пойти посмотреть… всё-таки больной человек, мало ли? — расстелила на раскладушке снятое с бельевой верёвки полотенце, улеглась, укрылась пледом и спросила:

— У тебя есть что-нибудь для женских дел?

"Вот оно что… — подумал я. — Повезло, что с "делами" у неё сложилось после беспамятства, а не во время".