Книга Разгадай мою смерть, страница 45 – Розамунд Лаптон

— Какая прелесть…

Я помню, как сама изумилась, обнаружив в твоей убогой квартире такие дорогие и качественные детские одежки.

— Откуда они у нее? — вопросила мама.

— Не знаю. Эмиас сказал лишь, что Тесс устроила себе шопинг.

— На какие деньги? Неужели отец ребенка раскошелился?

Я собралась с духом; мама имела право знать.

— Он женат.

— Мне это известно.

Очевидно, мама заметила мое смущение — в ее голосе появилась сухость.

— Ты спрашивала, не намерена ли я нарисовать на крышке гроба букву «А». Поскольку наша Тесс не замужем, «алая буква», символ адюльтера, может означать только одно: отец ребенка женат.

Мои брови удивленно поползли вверх, а мама произнесла еще жестче:

— Полагала, я не знаю, откуда это [7] ?

— Прости. Я поступила жестоко.

— Вы, мои девочки, почему-то считали, что, получив аттестаты, оставили свою мать далеко позади и все, на что я способна, — это обдумывать меню скучного званого ужина.

— Просто я никогда не видела тебя с книгой в руках.

Мама все еще держала крохотную жилетку Ксавье и безотчетно поглаживала ее пальцами.

— Раньше я много читала. Ваш отец хотел спать, но я не выключала ночник. Он злился, а я не могла остановиться, читала запоем. Потом Лео стало хуже, и у меня больше не было времени на чтение. Да и вообще я поняла, что в книгах пишут всякий вздор и чепуху. Кому интересна чужая история любви или описание заката на десяти страницах?

Она отложила жилетку и вновь принялась запихивать твою одежду в мешок вместе с вешалками, так что крючки прорывали тонкий черный пластик. Глядя на ее неуклюжие движения, исполненные боли, я вспомнила нашу школьную печь для обжига и противень с мягкими глиняными горшочками, который мы в нее задвигали. В печи глина затвердевала, и горшочки, вылепленные с дефектами, трескались и рассыпались на куски. Твой уход из жизни подкосил маму, скривил главную ось, и, наблюдая, как она завязывает узлом верхнюю часть мешка, я понимала: в момент, когда она осознает твою смерть, горе станет для нее той самой печью, что разобьет горшочек — жизнь — на куски.

Через час я отвезла маму на вокзал. Вернувшись домой, достала твою одежду из беспорядочно набитых мешков и убрала в шкаф, поставила обратно на каминную полку часы. Даже твои туалетные принадлежности остались на прежнем месте в ванной комнате, тогда как свои я держала в косметичке на стуле. Кто знает, может, поэтому я и жила в твоей квартире все это время, чтобы не выбрасывать твои вещи.

Я закончила упаковывать картины. Поскольку они предназначались для выставки, мне не было тяжело на душе. Наконец остались четыре последние работы. Толстый слой гуаши запечатлел твои кошмары: мужчина в маске склоняется над женщиной, чей окровавленный, порванный рот разверст в безмолвном крике. Только сейчас я догадалась, что белый овал у нее на руках — единственное светлое пятно в буром мраке — ребенок. Я также поняла, что ты писала эти картины, находясь под влиянием фенциклидина, что это визуальная запись твоего пребывания в аду. Я заметила потеки краски — следы моих слез, которые я роняла, впервые увидев этот ужас. В тот раз я могла лишь молча плакать, но теперь, когда я убедилась, что кто-то умышленно подвергал тебя мучительным пыткам, мои слезы высохли, затвердели и превратились в ненависть. Я поклялась найти убийцу.

В кабинете жарко натоплено, а солнечные лучи, льющиеся в окно, нагревают воздух еще больше, отчего меня клонит в сон. Я допиваю свой кофе и стараюсь встряхнуться.

— Вы поехали на квартиру к Саймону? — задает очередной вопрос мистер Райт.

Видимо, он сверяет мои слова с показаниями других свидетелей на предмет хронологии.

— Да.

— Поговорить о наркотиках?

— Да.

Я нажала на кнопку звонка. Дверь открыла уборщица, я уверенно вошла в квартиру. Как и в прошлый раз, меня поразила окружающая роскошь. Пожив некоторое время у тебя, я стала меньше зацикливаться на материальных благах. Саймон сидел на кухне, ел хлопья с молоком. При виде меня он сперва растерялся, а затем явно впал в раздражение. На его детском личике темнела щетина, но я решила, что небритость, как и пирсинг, просто способ выделиться.

— Это ты дал Тесс деньги на детскую одежду? — напрямик спросила я. Вопрос пришел мне в голову уже после того, как я переступила порог квартиры, однако пришелся к месту.

— Кто позволил тебе вламываться ко мне в дом?

— Дверь была открыта. Мне нужно еще кое о чем тебя спросить.

— Я не давал ей денег. Предлагал как-то раньше, но она не взяла. — Обиженный тон Саймона убедил меня в правдивости его ответа.

— Знаешь, кто мог дать эти деньги?

— Понятия не имею.

— В тот день в парке Тесс выглядела сонной?

— О Господи, при чем тут это?

— Просто хочу знать, не выглядела ли она сонной во время вашей встречи.

— Нет. Наоборот, дерганая была.

Значит, убийца заставил тебя принять снотворное позже, после ухода Саймона.

— Тебе не показалось, что у Тесс галлюцинации?

— Я думал, ты не согласна с диагнозом «послеродовой психоз».

— Галлюцинации были?

— Если не считать того, что ей мерещился несуществующий человек в кустах? — с отвратительной издевкой проговорил Саймон.

Я промолчала.

— Нет, за исключением этого, никаких отклонений я не заметил.

— В крови Тесс обнаружили снотворное и фенциклидин. Его еще называют «ангельская пыль» и…

— Нет, — решительно перебил Саймон. — Насчет наркотиков Тесс была упертая как ослица.

— А ты ими балуешься, да?

— И что с того?

— А то, что ты мог угостить ее чем-нибудь таким, чтобы она повеселела. Предложил выпить, а сам подмешал в стакан кое-что «волшебное», так?

— Я ничего не подмешивал в стакан и не давал Тесс денег. И вообще лучше уходи подобру-поздорову.

Саймон копировал другого, более властного человека — возможно, собственного отца.

Я вышла в коридор и мимоходом заметила через открытую дверь спальни твое фото на стене. Тебя сняли со спины, с рассыпанными по плечам волосами. Я вошла в комнату. Спальня явно принадлежала Саймону: одежда аккуратно сложена, пиджаки развешаны на деревянных плечиках, кругом идеальная чистота.

Вдоль одной из стен тянулась огромная надпись, выполненная безупречным каллиграфическим почерком: «Баллада о женском первоначале». Под ней — твои фото, десятки снимков, прикрепленных к стене мягким клеем. Все они запечатлели твою спину.