Книга Ласковый голос смерти, страница 73 – Элизабет Хейнс

— Добровольный отказ от пищи и воды — достаточно распространенное явление, — сказал я. — Советую посмотреть в Интернете. Другое его название — добровольная смерть от обезвоживания, или иногда смертельное обезвоживание. Стоит пройти определенную точку, и тело начинает отключаться, а после этого уже все просто. Это длится недолго, и, если справиться со страхом и некоторой болью, умирать даже приятно. В зависимости от физической формы и состояния здоровья на это требуется в среднем от пяти до семи дней, бо́льшую часть которых человек просто спит, находясь в состоянии покоя. Здесь нет никакого насилия, и все на самом деле очень мирно. Просто уходишь во сне.

Оба не сводили с меня глаз.

— Если бы кто-то из них передумал умирать, он бы выпил воды, — в конце концов, они были у себя дома. У некоторых еще оставалась еда в холодильнике, в кухонных шкафах. Они могли передумать в любой момент. Но они выбрали свой путь. Я лишь облегчил им дальнейшие шаги.

— Вы присутствовали при их смерти?

— Нет. Для них это был особый момент. Обычно я оставлял их в покое, как только они теряли сознание.

— Но вы возвращались?

— Я возвращался, чтобы убедиться, что они достигли цели.

Они переглянулись. Я ждал, что они спросят, возвращался ли я потом снова, поскольку, задай они этот вопрос, я, вероятно, солгал бы в ответ. Но, к счастью для меня и моей приверженности правде, мысль, что кто-то добровольно может проводить время в обществе разлагающейся человеческой плоти, была выше их понимания.

— Давайте вернемся к вашим телефонам, Колин. Вы признали, что использовали разные сим-карты для каждого из… ваших знакомых.

— Полагаю, да.

— Полагаете?

— Ладно, да.

— Зачем вы это делали?

— Чтобы поддерживать связь с каждым.

— Как-то слишком сложно, не находите? Почему бы просто не сохранить их номера в списке контактов?

— Я не храню контактов в телефоне. Возможно, вы заметили.

— Почему?

— Предпочитаю держать все по отдельности, только и всего.

Льюис вздохнул, что предвещало неминуемую смену темы.

— Ваш телефон также связан… — он сверился со своими записями, — еще с двадцатью семью сим-картами, в дополнение к тем, которые мы уже обсуждали. Что можете сказать по этому поводу?

— Без комментариев.

— Ну же, Колин. Еще двадцать семь сим-карт! Неужели не тяжело каждый раз выискивать нужную и постоянно их менять?

— Не особо. Я давно пользуюсь разными сим-картами.

— И всеми ими вы пользуетесь для одной и той же цели?

— Да, чтобы поддерживать связь с людьми.

— Я правильно понимаю, что где-то есть еще двадцать семь человек, которых пока не нашли?

— Да, немало, — улыбнулся я. — Плоховато вы заботитесь о своих ближних, ничего не скажешь.

— Кто-нибудь из них еще жив, Колин?

— Я все думал, когда вы наконец об этом спросите.

— И?.. Среди них кто-нибудь еще жив?

Оба смотрели на меня не шевелясь и затаив дыхание. Наконец-то меня спросили о чем-то интересном, имеющем хоть какое-то значение. И пришло время впервые солгать.

— Нет.

Оба одновременно выдохнули, что выглядело почти комично. Казалось, будто они мне поверили — или настолько хотели мне верить, что их разум не смог даже представить альтернативы.

— Вы уверены?

— Была одна женщина несколько недель назад, но, похоже, кто-то вмешался, и ей не хватило времени.

Последовала пауза, послышался шелест бумаг. Льюис пнул коробку под столом.

— Ладно, вернемся к телефонам. Вы всегда использовали для связи такой метод?

— Да.

— Не только с теми, кому… э… «помогали выбрать верный путь», но и с друзьями?

— У меня нет друзей, детектив-констебль Льюис.

— Не удивительно. Вы ведь все свободное время только тем и занимаетесь, что лезете в чужие жизни?

— Это вопрос?

— Зачем вы это делаете, Колин?

На этот раз он старался быть со мной дружелюбным, пытаясь сломать разделявшие нас, по его мнению, барьеры, — хотя разделял нас лишь стол. Он слишком многое себе вообразил, хотя на самом деле все было безмятежно просто.

— Ну же, Колин. Зачем вы это делаете?

— Я уже объяснял. Я экономлю деньги налогоплательщиков и делаю людей счастливее.

— И вам это доставляет удовольствие?

— Почему бы и нет?

— Вас это сексуально возбуждает, Колин?

Я уставился на него, на мгновение лишившись дара речи и чувствуя, как в гневе приливает к щекам кровь. Тема сменилась слишком внезапно и на этот раз неожиданно.

— Да как вы смеете? — тихо проговорил я, изо всех сил сдерживая ярость.

— Видите ли, Колин, во время обыска в вашем доме нашли вот это.

Льюис достал из коробки под столом пластиковый пакет, запаянный и с какими-то надписями, но прозрачный. Внутри лежал старый экземпляр «Брайарстоун кроникл», центральный разворот с фотографиями счастливых улыбающихся людей.

— Вы знаете, что это?

— Газета, — ровным голосом ответил я.

— Как я уже сказал, мы нашли ее в вашем доме. Если точнее, в вашей спальне. Если еще точнее, под вашей кроватью.

— И что?

— Она забрызгана спермой, Колин. Вашей?

Я снова побагровел, не в силах подобрать слова, чтобы выразить негодование. Черт бы его побрал!

— Без комментариев! — наконец прошипел я сквозь зубы.

— Вы мастурбировали на эту газету, Колин?

— Без комментариев!

— Вас возбуждала мысль, что эти люди умерли из-за вас?

— Без комментариев!

Оба несколько секунд смотрели на меня. Я тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки, не в силах вынести столь кошмарного вмешательства в мою личную жизнь.

«Как они посмели? — подумал я. — Неужели они не понимают, кто я и на что способен?»

— И что? — бросил я. — Теперь уже и дрочить считается преступлением? Хотите обвинить меня в осквернении какой-то гребаной газеты?

— Попрошу не ругаться, Колин.

— Предпочитаю, чтобы вы называли меня «мистер Фридленд», детектив-констебль Льюис.

— Как угодно, — вздохнул Льюис. — Пока закончим. Я попрошу сержанта, чтобы он проводил вас в камеру.

Когда я наконец успокаиваюсь и ложусь на узкую койку в камере, мне вдруг приходит в голову мысль, вызывающая улыбку. Газета — главный их козырь, а это означает, что они не нашли моих конспектов и фотографий. И если не найдут, у них в руках не будет вообще ничего.