Книга По дороге к любви, страница 77 – Дж. А. Редмирски

К наступлению темноты Эндрю уже с легкостью играет всю песню, кроме одного коротенького проигрыша, который он постоянно путает с другим. Желание как можно скорее заучить мелодию заставило его найти музыку в Интернете, и дело пошло гораздо быстрее.

А со словами еще проще.

— Думаю, я уже вполне сносно играю, — говорит он, сидя на подоконнике на фоне потемневшего, затянутого дождевыми тучами неба.

Дождь начался около восьми и до сих пор так и не закончился.

Время от времени я присоединяюсь к нему, мы поем вдвоем, но я, кажется, слишком волнуюсь. Честное слово, не знаю, как я буду участвовать в этом безумном предприятии, если так трясусь, когда рядом только он один. Ведь передо мной будет толпа народу. Кажется, я уже ощущаю этот проклятый приступ страха перед публикой.

— Давай-давай, детка, — подбадривает он, кладя пальцы на струны. — Если знаешь слова, это еще не значит, что ты не должна со мной репетировать.

Я плюхаюсь на кровать:

— Только пообещай, что не станешь корчить эти свои глупые рожи и ухмыляться…

— Да я дышать перестану, — смеясь, отвечает он. — Клянусь! Ну, поехали.

Вздыхаю, встаю с кровати, кладу на ночной столик недоеденный кусок вяленой говядины. Эндрю берет гитару, делает еще глоток холодного чая из бутылки, чтобы прочистить горло.

— Ты только не волнуйся, — успокаивает он. — Мужской голос должен петь гораздо больше строк, чем женский, у тебя только в одном месте соло, остальное мы поем вместе.

— И то слава богу, — вздыхаю я, нервно пожимая плечами, — большую часть песни моего голоса будет почти не слышно.

Он сует медиатор в рот и протягивает мне руку:

— Иди-ка сюда, детка.

Подхожу, беру его за руку, он подтягивает меня ближе, между расставленных ног, вплотную к гитаре. Стою, не шевелясь, и жду. Он снова берет медиатор.

— Мне очень нравится твой голос, поняла? Но даже если бы я считал, что ты совсем не умеешь петь, все равно хотел бы, чтобы ты спела со мной. И мне плевать, что подумают другие.

Я сдержанно улыбаюсь, впрочем, скорее неуверенно.

— Ладно, — говорю я, — так и быть. Но только ради тебя, помни! И ты будешь мой должник, понятно? — тычу я в него пальцем.

— Прежде всего, — качает он головой, — я не хочу, чтобы ты делала это ради меня, но, поскольку лучше репетировать, чем спорить, я подожду, что ты скажешь после того, как мы с тобой выступим в «Олд пойнт».

— Хорошо.

Он кивает и отпускает меня, а сам снова начинает перебирать медиатором струны.

— Погоди, погоди, может, ты тоже встанешь, тогда я не буду чувствовать, что я как-то отдельно.

Эндрю смеется и слезает с подоконника:

— Черт с тобой… Хочешь, чтобы я стоял? Пожалуйста! Хочешь петь с сумкой на голове? Пожалуйста! Главное — пой, понятно?

А что, думаю, неплохая идея! Но он сразу подмечает, что глазки мои загорелись.

— Ладно-ладно, Кэмрин, никаких сумок, ишь ты… Все, начинаем.

Мы репетируем до самой ночи, но потом приходится прекратить, чтобы не беспокоить соседей за стенками. А жаль, я уже вошла во вкус и начинаю понимать, что к чему, чувствую себя свободней и не очень беспокоюсь о том, что скажет Эндрю.

Думаю, у меня уже неплохо получается.

Ложимся спать пораньше, репетировать нельзя, а больше делать нечего. Лежим рядышком, просто разговариваем.

— Я так рада, что у тебя все-таки хватило выдержки терпеть мой несносный характер, — говорю я, удобно устроившись на его согнутом локте. — Иначе я сейчас была бы уже в своей Северной Каролине.

Губы его касаются моих волос.

— Я должен тебе кое в чем признаться.

Навостряю уши.

— Интересно…

— Да, — продолжает он, глядя в потолок, по которому бегают волны огней ночного города, складываясь в причудливые узоры. — Помнишь, в Веллингтоне, когда мы ночевали в нашем первом мотеле, утром я дал тебе две минуты на сборы и ты пошла в ванную… — Он делает паузу, и я чувствую, что голова его поворачивается ко мне.

Я отодвигаюсь, чтобы видеть его лицо.

— Помню. И что ты сделал?

Он робко улыбается:

— Ну, в общем… сфотографировал на телефон твое водительское удостоверение.

— Зачем? — удивленно моргаю я.

Приподнимаюсь, чтобы можно было смотреть на него, не рискуя потерять глаза, которые в прежнем положении чуть не вылезали из орбит.

— Ты что, сердишься?

Я даже присвистываю.

— Не знаю, смотря что ты собирался делать с этой, кстати, личной информацией.

Он отводит глаза, но даже в темноте я замечаю румянец на его щеках.

— Ну конечно, не затем, чтобы потом разыскать тебя, убить и разрезать на кусочки.

— Спасибо, утешил! — Я не могу удержаться от смеха. — А если серьезно, зачем?

Он снова смотрит в потолок, похоже, размышляет.

— Просто подумал, что так смогу в случае чего разыскать тебя, — признается он. — Понимаешь, на всякий случай… Если мы все-таки разъедемся в разные стороны.

Глаза мои теплеют, но от улыбки я воздерживаюсь. Нет, за то, что он сделал фото именно по этой причине, я не сержусь, даже готова расцеловать его, просто мне не очень понравились слова «на всякий случай». Я снова вспоминаю, как он собирался улизнуть, неважно куда и зачем, вспоминать об этом больно.

— Эндрю…

— Что, детка?

— А может, ты еще что-то от меня скрываешь?

Он отвечает не сразу:

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

Я тоже гляжу в потолок:

— Не знаю… Просто у меня всегда было странное чувство, что ты… делаешь все с какой-то… неохотой, что ли.

— С неохотой? — удивленно переспрашивает он. — Я что, с неохотой уговаривал тебя отправиться со мной в это путешествие? Или с неохотой провел с тобой нашу первую ночь?

— Кажется, нет…

— Послушай, Кэмрин, с неохотой я думал только о том, правильно ли это, если мы будем вместе.

Я приподнимаюсь и гляжу ему в глаза. На лицо его падает тень, и от этого они сверкают еще ярче. Он сейчас без рубашки, голый по пояс, одна рука закинута за голову.

— И ты думаешь, что это неправильно?

Кажется, разговор заехал куда-то не туда, и у меня болезненно сжимается сердце.

Он протягивает свободную руку и осторожно берет меня за запястье.

— Да нет же, детка… я… я считаю, что у нас с тобой все очень даже правильно, правильней быть не может… и поэтому думаю… то есть раньше думал, что нам с тобой лучше расстаться.