Онлайн книга «Сломанные ангелы»
– А что? Я слышала, квеллизм тоже отрицает религию. Я фыркнул. – Эй, ты что? В круг влез Шнайдер. – Ну-ка, ну-ка… я тоже слышал. Помнишь, что сказала Квел? "Плюнь в деспотичного бога, что путает веру и счет… " Кажется, так? – Не хрен мешать кемпистов и тех, кому по душе идеи Квел, – вмешался Оле Хансен. Он сидел, привалившись к поручню, и держал в одной руке мундштук. И ехидно произнес, протянув его в мою сторону: – Правда, Ковач? – Это вопрос. Кемп у Квел украл… Многое заимствовано. Взяв мундштук, я втянул дым, держа сигарету в другой руке. Дым приятно наполнил легкие, словно облепив изнутри прохладной простыней. После сигары его действие казалось мягким, хотя вовсе не таким вкрадчивым, как тогда, на Гаерлейне-20. Наконец внутри прошла резкая волна, а грудную клетку пронизал ледяной ветер. Закашлявшись, я ткнул сигарой в сторону Шнайдера: – Дерьмом воняет твоя цитата. Неоквеллистский бред. По-моему, стишата просто сфабрикованы. Слова произвели вялый эффект. – О-о… хватит… – Что? – Боже, да это были ее слова, сказанные на смертном одре… – Шнайдер, она не умирала! – Умирала, не умирала… это действительно вопрос веры, – иронически заметил Депре. Все снова засмеялись. Еще разок затянувшись, я передал мундштук нашему записному убийце. – Ладно, слушайте, – сказал я. – О ее смерти достоверно не известно. Да, она исчезла. Но нельзя говорить "на смертном одре", если не было никакого смертного одра. – Назови это прощальной речью. – Назови это хренотенью. Пошатываясь, я встал на ноги. – Ты хотел цитату, я тебе сейчас сделаю цитату. – Й-йес!.. – Давай! Все отодвинулись, уступая место для драки. Откашлявшись, я громко продекламировал: – "Мне не нужно прощения", вот что она сказала. Слова из "Дневников кампании", кстати – не фальшивка. Книгу нашли в руинах перепаханного микробомбами Миллспорта. Тогда лидеры Харлана как один сидели в эфире. Разглагольствовали, дескать: "Бог забрал ее, предъявив счет за души, погибшие с обеих сторон". А вот настоящие слова Квел: "Мне не нужно прощения, тем более от бога. Как все тираны, бог не стоит и плевка, брошенного в его сторону. Торговаться с богом? Наша сделка куда проще: я не дам ему ничего, а он заплатит тем же". Так говорила Квел. Аплодисменты сорвались с мест как птицы. Потом все опять затихли. Я оглядел лица, ожидая увидеть ироническое выражение. Серьезнее других речь воспринял Хансен. Вцепившись в мундштук, он сидел неподвижно, и взгляд его казался остановившимся. Шнайдер, напротив, с чувством освистал аплодировавших и принялся тискать Крюиксхэнк. Стрельнув глазками по сторонам, лимонская девочка радостно захихикала. Что касается Люка Депре, реакция убийцы осталась неопределенной. – Почитай нам стихи, – спокойно попросил он. Шнайдер оскалился. – Ага, про нашу победу. Мне почему-то вспомнилась госпитальная палуба. Леманако, Квок и Мунхарто. Они стояли вокруг, и раны были их единственными наградами. Они никого не проклинали. Волчата из "Клина", пушечное мясо. Они смотрели на меня в ожидании слов, уже зная, что их бросят в мясорубку и все начнется сначала. Где же мое прощение? – Никогда не читал ее стихов, – солгал я и медленно пошел к носу судна вдоль поручня. На баке я облокотился на ограждение и сделал глубокий вдох – так, словно воздух на самом деле был чистым. На горизонте постепенно гасли огни пожара, догоравшего после нашего обстрела. Несколько минут я смотрел, время от времени переводя взгляд с огней на кончик тлеющей сигареты. Подошла Крюиксхэнк. – Похоже, квеллистские штучки глубже, чем кажутся. Хе… То, что ты с Харлана – это не шутка? – Нет. – Нет? – Категорически. Квел… Она была чертовым параноиком. Движением руки убивала больше народу, чем флот Протектората за год боевых действий. – Ого, впечатляет. Посмотрев на Крюиксхэнк, я не смог удержаться от смеха. – Ой, ой… Крюиксхэнк, Крюиксхэнк… – Ты это к чему? Покачав головой, честно сказал: – Однажды, лет примерно через сто пятьдесят, ты вспомнишь наш разговор. Когда окажешься в моем положении. – Ах да, старичок, конечно… Снова покачав головой, я не сумел прогнать с лица улыбку. – Все ты знаешь… – Ладно тебе. Я с одиннадцати лет в твоем положении. – Надо же! Целое десятилетие. Едва усмехнувшись, Крюиксхэнк уставилась вниз, на черную поверхность воды и на отражавшиеся в ней звезды. – Ковач, мне уже двадцать два. Что-то в ее голосе никак не вязалось с улыбкой. – У меня пять лет выслуги, из них три – в тактическом резерве. Нас призывали во флот, а по распределению я была девятой из выпуска. Учти: из восьмидесяти курсантов. А по боевой подготовке – вообще шла седьмой. Капрала дали в девятнадцать, а сержанта – в двадцать один. – Убита – в двадцать два. Я резковато произнес последние слова, и Крюиксхэнк тяжело вздохнула: – Да, мужик, настроение у тебя дерьмовое. Да, умерла в двадцать два. А теперь снова хожу и воюю, как все. Как все, здесь присутствующие. Ковач, я плохая… очень плохая девочка. Оставь свой тон. Я не младшая сестра. Мои брови медленно поползли вверх. Потому, наверное, что она была близка к истине. Как никогда и как никто. – Что ты такое сказала… Плохая девочка? – Да… Говорю и вижу, как ты смотришь, – выдохнув струю дыма в направлении берега, она стряхнула пепел в воду. – А что ты говорил, старичок? Успеем ли, пока нас не вырубила радиация? Как оцениваешь момент? В голове мелькнули воспоминания совсем о другом пляже и о склонивших свои стволы пальмах. О стволах, похожих на шеи динозавров. И еще воспоминание – о Тане Вордени, скользящей в воде на моих коленях. – Крюиксхэнк, честно говоря, не знаю. Думаю, не время и не место. – Тебя так пугают эти ворота? – Я имел в виду нечто другое. Тут она неопределенно махнула рукой: – Как бы там ни было… Думаешь, эта женщина сумеет их открыть? – Ворота? Ладно, Вордени открыла их в прошлый раз. – Да, так. Мужик, а выглядит она… дерьмово. – Думаю, тебе тоже стоит посетить лагерь. |