Онлайн книга «Мама»
|
И, продолжая тренькать аккордами, прошел к креслу и сел. – А ты Лена, дочь батьки-президента, – продолжая перебирать струны сообщил Вася. – Почему батьки? – не поняла Эл. – Ну, как же, – отозвался Вася. – Атаманы всегда батьки. Батька Махно, батька этот… как его… Забыл. Ну и президент, выходит, тоже батька, он же первый сказал, что каждый сам себе голова, а тем, у кого головы нет, под чужую голову надлежит равняться. Эл посмотрела на мужичка с гитарой по-новому. Забавный, любопытный, но, кажется, сумасшедший. Впрочем, хоть какое-то развлечение. – Вот-вот, именно развлечение, – поддакнул Вася, словно услышал ее мысли. – Я к вам и пришел, чтобы поразвлечь. Что вы так удивляетесь? Не смотрите на меня так, я не телепат, просто вы смотрели на меня как на шута. А я и есть шут – шут его самоотреченного величества батьки президента. – Интересная трактовка, – приняла игру Эл. – Нормальная. – Вася безумно хихикнул. – Я, знаете ли, людей ассоциативно воспринимаю. Человек – песня. Он не переставал перебирать струны, нервы так, что ли, успокаивал. А в глазах светилось затихшее до поры безумие. Видимо, и вправду сумасшедший. Или все-таки притворяется… – И с какой же песенкой ты у себя ассоциируешься, шут? Вася странно поглядел на девушку и, сменив перебор, тихо и без хрипоты – куда она только делась? – запел: Да, я шут, я циркач, так что же? Пусть меня так зовут вельможи. Как они от меня далеки, далеки… [10] Вася оборвал песню и загрустил, погрузившись в себя. Эл от души захлопала. – Меня батька-президент привел. Обычно он меня в соседней комнате запирает, а сейчас к вам привел и говорит: «Развлекай». А как можно развлечь женщину? – он снова хихикнул и нервно задергал струны. – Можешь еще спеть. С чем у тебя мой папа ассоциируется, например? Вася косо, словно птица с ветки, одним глазом посмотрел на Эл. Нет, все же он безумен. Интересно, отец не боится запирать ее с сумасшедшим в одной комнате? Видимо, нет. Или же считает этого психа тихим. Или… – Вот, например, так, – сказал Вася и запел с прежней хрипотцой: Я не помню Ленина живьем, Я его застал уже холодным. Говорят, был дерзким пацаном, Поимел державу принародно. Отнял у богатых кошельки И подвел под «новые понятия». Дескать, все отныне – босяки, Вот такая, значит, демократия. Маленький, картавый, без волос, Без конца по тюрьмам ошивался. Видно, там несладко довелось, Говорят, чернильницей питался. Десять лет торчал на Колыме, Партизанил в питерских болотах, А потом метнулся по зиме За бугром подтягивать босоту. Песня отцу подходила не шибко. Какая, на фиг, демократия, видимо, такая же, как из папы Ленин. Хотя что-то в этом несомненно есть. Интересно, этот сумасшедший Вася сам эти песенки сочиняет или у кого на концерте подслушал? – Не очень-то на отца похоже, – сообщила Эл. – Он не маленький, не картавый и волосы на месте пока. – Буквально понимают песни только дураки, – хихикнул ненормальный бард, продолжая наигрывать непритязательный мотивчик. – Песня, как и любое другое произведение искусства, – это в значительной степени аллегория. Если ты этого не понимаешь – значит, дура. Хотя куда тебе понять? И не смотри так на меня, я же шут, дурак. Могу кому хошь чего хошь говорить, и обижаться на меня нельзя. Обидеться на дурака – значит, признать себя полным кретином. Эл хотела было что-то ответить, но Вася не дал такой возможности. Он сильнее ударил по струнам и допел, явно пропустив кусок песни: А теперь он вон, в гробу лежит — Может, помер, может, притворился. Он ведь, гад, живее всех живых, Не, ну воно как в гробу-то сохранился. Может быть, гореть ему в аду, Но пока для всех, на всякий случай, Пусть он будет лучше на виду, Вдруг еще чего-нибудь отчебучит… [11] «Это тебе в аду гореть, за такие издевки, – подумалось Эл. – Причем еще при жизни». Хотя дурак, судя по всему, не такой дурак, знает как, с кем и какие песенки петь. Вася оборвал аккорд и снова по-птичьи скосил глаз на девушку. – Как песенка? – Бездарно. Твое сочинительство? – Нет, одного доброго человека, он давно писал эти песни, еще до объявления бардака по всей стране. А после бардака… Ой, даже и не знаю, что с ним случилось. Что случилось, что случилось, мысленно усмехнулась Эл. Либо где-то существует, либо «вон в гробу лежит». У всех теперь так. Или не у всех. Если Белый город вспомнить, так там все иначе. Нет, не вспоминать, не думать об этом. О чем угодно, только не о том, что произошло и происходит. Вася тихо тренькал струнами, петь больше не решался. Или не хотел без указания со стороны дочки «батьки-президента». Назвавшийся шутом больше не развлекал и не интересовал ее. Эл устало закрыла глаза, боясь заснуть, и, стараясь ни о чем не думать, вслушивалась в гитарное треньканье и легкое пощелкивание секундной стрелки огромных напольных часов. Им лет двести наверное, а они все идут. Двести лет секунда за секундой… Тяжело-то как. И Эл стало жалко несчастные часы. 4
Хозяин сидел в кресле, укутавшись в шерстяной клетчатый плед, и дымил трубкой. Дым туманной пеленой стелился по полу, под потолок отчего-то подниматься не спешил. Хозяин молчал. Говорить хотелось о многом, но с чего начать, он не знал, а араб тоже не торопился вступать в дискуссию, притулился в уголочке и молча смотрит как на врага народа. Да покашливает время от времени от табачного дыма. Мамед снова закхекал и, пытаясь унять кашель, наконец прервал молчание: – Что за табак у тебя, хозяин? – «Старый Дублин», – президент снова втянул в себя густого дыма, выпустил. Дым струей устремился вперед и вниз и начал потихоньку оседать. – Этим «Дублином» клопов морить хорошо, – проворчал араб. – Крепкий табак, – пожал плечами хозяин. – Практически без примесей. Хороший. – Вам нельзя крепкий, врач сказал… – Черт с ним, – прервал президент. – Черт с ним, с этим эскулапом. Его послушать, так мне вообще ничего нельзя. Это вредно, то не полезно… Знаешь, жить вообще вредно, от этого умирают, говорят. – Не оригинальная шутка, хозяин, – подметил араб. – То, что жизнь – это неизлечимая болезнь, передающаяся половым путем и ведущая к летальному исходу, известно давно. С чего вас потянуло на столь крепкий табак и столь мрачные шутки? |