Книга Блудницы Вавилона, страница 27 – Иэн Уотсон

– Но… – Но его ведь на самом деле нет! – Но он же умирает, – не забывая о микрофонах, сказал Алекс.

Садовник хмыкнул.

– Умирает-то он давно. Поди, надоело. А соотечественнику, может, будет рад. К тому же вы, греки, народ демократичный. Ну, были… когда-то… Теперь-то и вам приходится пресмыкаться, унижаться и выказывать почтение.

– Так вы действительно считаете, что я могу навестить царя Александра?

– Думаю, что да. В любом случае спросить не помешает. Я же только садовник.

Невероятно. Сам царь Александр лежит на смертном ложе где-то в этом самом дворце, может быть, всего лишь в сотне шагов от него… Это Алекс знал. Знал определенно. Но он и представить не мог, что Александр на самом деле здесь.

Все проблемы вдруг отступили. Дебора и Шазар отодвинулась куда-то в дальний угол сознания, как никому не нужные куклы. Фессания и Камберчанян со своим счетом отступили на задний план.

Неужели царь Александр и впрямь существует? Или старик просто продемонстрировал Свое изрядно протухшее гериатрическое чувство юмора?

– Если не веришь, спустись на нижнюю террасу. Спроси у стражника.

– Спрошу.

Да. Да. И да!

Алекса обыскали – нет ли спрятанного оружия. Нож он уже сдал добровольно. Потом облачили в золоченые одежды – мера предосторожности на случай, если его собственная туника отравлена или ее жалкий вид оскорбит воспаленные очи царя. Необъяснимо веселый управляющий тщательно проинструктировал гостя: как поцеловать кончики его пальцев, как поклониться, как пасть на колени.

– Его величество сегодня в своем обычном хмуром настроении, – доверительно добавил придворный, в шестой раз повторив, как именно положено падать ниц. – Иногда ему лучше. Он встает. Облачается в львиную шкуру и размахивает палицей, как Геракл. А то еще уподобляется Гермесу – сандалии с крылышками, посох. Или Амону – тапочки, пурпурная роба и рога па голове. Бывает, что и платьице в цветочек натягивает – тогда он Артемида. Но не сегодня.

Сопровождаемый двумя стражниками – один в расшитом наряде бессмертного и с копьем, нижний конец которого имел форму граната; другой – лучник в красно-синем, – управляющий провел Алекса в глубь дворца. Повсюду стояли искусно расписанные вазы, фигурки из полированной слоновой кости и жадеита – трофеи из Индии и более далеких стран. Пол был спрыснут ароматической водой и вином. В воздухе витали ароматы мирра и ладана.

Подойдя к массивным двойным дверям из украшенного резьбой тика, управляющий ударил посохом. Двери открылись в просторную комнату, потолок которой поддерживали выложенные из кирпичей колонны в виде стволов пальм. Ветерок шевелил тонкие муслиновые шторы на окнах, но запах пролитого вина и ладана держался стойко и был так силен, что не столько ласкал обоняние, сколько напоминал о рвоте.

Царь лежал на широкой золоченой кровати с ножками в форме звериных лап и под балдахином. На серебряной кушетке валялись мятая пурпурная мантия, золотой браслет, ожерелье и алые ленты.

Алекс распростерся на персидском ковре – рисунок на нем изображал некоего монарха, бросающего в тенистый пруд дохлую рыбину – и пополз на коленях по вытканной воде.

– Поднимись, – произнес усталый голос.

Алекс поднял голову: Александр, в шелковом халате с вышитыми драконами и тяжелыми перстнями на пальцах, лежал, откинувшись на мягкие подушки.

Царь вовсе не выглядел смертельно больным. Но разве не страдал он последние пять лет от одной и той же лихорадки? На тридцать три он тоже не выглядел – уж скорее на пятьдесят три – и вообще мало походил на отважного, рискового, мускулистого завоевателя. Упитанный, с отвислым двойным подбородком, с длинными, завитыми колечками волосами и темными глазами, в которых светился тем не менее острый ум – ум, заточенный в тюрьму болезни и ограниченный подушками. И что это, румяна на щеках? И на губах? Подбородок слабый и безволосый.

Кровать окружали бутыли с вином и керамические вазы с фруктами и сладостями; лениво курились ароматические палочки. Алексу вспомнился Нерон, картины Обри Бердсли и какой-то Папа из семейства Борджиа – фантазмы из будущего. Царь Александр явно предался восточной роскоши. На кровати лежали свитки – карты империи? Нет, какие-то графики, рисунки, таблицы неких загадочных символов. Алхимические диаграммы, астрологические гороскопы. Может быть. Или упражнения в эвристической футурологии.

Уж не пребывает ли царь под влиянием дурмана? Как какой-нибудь провидец или сивилла.

Что будет с ним дальше, спросил себя Алекс. Убьет ли его собственная стража? Испустит ли он дух, приняв сверхдозу от своего лекаря? Заменит ли его кто-то помоложе, кто-то, кого тоже будут держать в кровати в состоянии наркотического полусна? Кто-то, кому позволят время от времени подниматься и разгуливать по коридорам в обличье Геракла или Артемиды. В какой-то момент Алекса посетила дерзкая и страшная мысль: что, если следующим Александром суждено стать именно ему?

Но если тело царя наполовину сковано параличом, то что же тогда с его головой?

Царь уставился на Алекса. Накрашенные губы шевельнулись.

– Немногие приходят навестить червяка в яблоке… Вина!

Подоспевшая служанка поклонилась, налила в кубок вина, отпила глоток, подождала немного и, убедившись в его безвредности, поднесла сосуд к губам повелителя. Он осушил кубок одним глотком. Капли скатились по подбородку, но не сорвались – женщина ловко подобрала их салфеткой.

– Послы, просители, маги с их проклятыми снадобьями… С чем ты, грек? Что ты предлагаешь для поправления мира? Назови средство.

– Вавилон. Вавилон – вот лекарство.

Он и сам в это верил. И, странное дело, только укрепился в вере, воочию узрев царя.

И тут – как будто вино или что там в нем было воспалило жилы зрения, мускулы мысли – царь заговорил громко и нараспев:

– Мы слышали басни об утре земли, о ее золотом полудне, который, как считают, придется на двадцать первый век после некоего нерожденного Мессии, а может, на тридцатый, сороковой или сотый. И слышали мы басни о долгом, долгом сумраке упадка. В котором будут взлеты и падения, новые варвары, полеты к звездам, кто знает?

Но это все пустое, чепуха. Сейчас утро, и утро же будет через миллион лет. И еще через миллион. И даже ранний полдень будет невообразимо другим, отличным от утра. Планету, может, будут населять и ею править существа, что ныне не длиннее пары дюймов: мыши полевые, землеройки. Иль псы, ходящие на двух лапах. Или птицы. Или твари, которых мы даже представить не можем, потому что их предки еще не родились.

Что до меня, то я за землероек! За крошечных пушистых малюток, снующих проворно по земле меж папоротников и цикад и прячущихся ловко от гулко топающих к смерти ящеров. Но то всего лишь предрассудок, предубеждение и желание повторить уже прожитую историю.

Кто способен ощутить время? Кто в состоянии прочувствовать его громадные аркады? Ах… И все же ловкий фокус нам удался!