Книга Несколько дней после конца света, страница 23 – Хуан Мирамар

Наконец Рудаки решился, вставил ключ, повернул и открыл дверь – коридор был пуст, но только он сделал несколько шагов в сторону первой комнаты, как увидел Аборигена. Сначала он подумал, что это человек – бывало так, что в пустые квартиры вселялся кто-нибудь и жил в отсутствие хозяев, и это все воспринимали достаточно спокойно, общая катастрофа сделала людей терпимыми и чуткими к чужим обстоятельствам, – но скоро понял, что это Абориген, несмотря на одежду и нетипичную для Аборигенов позу – тот сидел в кресле перед телевизором и был одет в единственный синий парадный костюм Рудаки (Рудаки называл этот костюм «празднично-похоронный»), его белую рубашку и, несомненно, его галстук. Собственно, по галстуку Рудаки и понял, что на Аборигене его вещи – он им очень гордился, галстук привезла ему дочь из Италии, он был ручной работы и другого такого ни у кого в городе не было.

Рудаки сначала испугался, а потом, когда увидел любимый галстук, разозлился.

– Вы чего тут… – начал он, хотя понимал, что Аборигены на слова не реагируют, – вы чего тут расселись.

И тут он испугался во второй раз, да так, что вылетел из квартиры, не закрыв дверь, и опомнился только, оказавшись на улице: услышав голос Рудаки, Абориген поднял голову и Рудаки увидел, что перед ним его точная копия, или двойник, или брат-близнец (хотя братьев у него не было), в общем, понял, что пред ним сидит в его любимом кресле он сам в своем «празднично-похоронном» костюме и любимом галстуке в горошек.

Выскочив из дома, он остановился и посмотрел на окна своей квартиры – двойник смотрел на него из окна кухни и, казалось, ехидно ухмылялся.

«Что же это такое? – думал Рудаки. – Из собственного дома выселяют, надо Иве сказать, она это так не оставит. И костюм жалко, и галстук, хотя зачем мне теперь костюм, не в костюме дело… просто нахальство какое, что хотят, то и делают».

– Что хотят, то и делают! – сказал он громко, совсем как профессор Щетинин, погрозил Аборигену в окне кулаком и пошел за дом на бульвар, где сел на гнилую скамейку и закурил.

Уютный коротенький бульварчик за домом, когда-то чистый и ухоженный, теперь выглядел заброшенным: скамейки были поломаны, на дорожке под толстым слоем опавших листьев валялся всякий мусор, деревья, которые раньше аккуратно подстригали, теперь разрослись и почти сплелись кронами. Как и везде вокруг, на бульваре не было ни души, только ветер шелестел остатками листьев на деревьях. Похолодало. Рудаки закурил, достал из рюкзака шарф и снова закрутил его вокруг шеи. Он посмотрел на окна своей квартиры, выходящие на бульвар, и ему показалось, что в одном из них стоит его двойник, хотя расстояние было приличное и трудно было утверждать наверняка.

«Что же делать? – думал он. – Ива меня убьет, если я оставлю квартиру незапертой. – Надо пойти запереть», – сказал он себе, но не встал, а закурил еще одну сигарету.

Собственно, то, что Абориген в квартире оказался его двойником, волновало Рудаки теперь уже не очень, он вспомнил рассказы Штельвельда и Иванова о других двойниках, как выяснилось, не обязательно покойниках и успокоился.

«Я-то пока живой, – думал он, – нечего его бояться, надо пойти закрыть квартиру. Потом расскажу все Иве и всей компании – что-нибудь придумаем вместе, а может, Абориген и сам уйдет – ему ключ не требуется. Надо пойти закрыть».

Но он опять не встал, а продолжал курить и смотреть на окна своей квартиры.

Дело было в том, что профессор Рудаки, немолодой и много чего повидавший на своем веку человек, панически боялся Аборигенов, боялся почти до обморока, как некоторые дамы боятся пауков или мышей. Но идти было надо, и он встал, выбросил окурок, поднял воротник плаща и, подбадривая себя: «Чего там, заходить не буду, закрою дверь, а там пусть Ива разбирается», – решительной, как ему казалось, походкой направился к своему подъезду.

Только он завернул за угол дома, как увидел, что под его балконом стоит некто в широкополой черной шляпе и замахивается, явно намереваясь бросить в балконное окно камешек. Некто почувствовал его приближение, обернулся, и Рудаки с удовольствием узнал своего приятеля и соседа Кислякова, прозванного Крепляковым за любовь к крепленым винам.

Кисляков-Крепляков был свободный художник малых форм – резал и лепил из глины забавные фигурки в стиле нэцкэ и в мирное время успешно продавал их туристам на Андреевском спуске – местной разновидности Монмартра. Но не это и не любовь к крепленым винам выделяли его среди пестрого населения города, выделялся он удивительным сходством с Иисусом Христом, о котором он и сам прекрасно знал и которое культивировал. Рудаки вспомнил, как Кисляков когда-то поразил своим видом его жену Иву настолько, что, по ее словам, после того, как она его увидела, ей всю неделю снились сны на библейские сюжеты.

Эпоха конца света потрепала и Кислякова. Сейчас в своей мятой шляпе и со свалявшейся бородой он мало отличался от множества других городских бродяг.

– Аврам! – заорал он, увидев Рудаки. – А я тебя ищу. Вот думал, может, ты дома, звал тебя, потом решил камешек бросить, может, спишь, думаю, а ты гуляешь, я вот тоже гуляю – погода класс, но чую будет землетрясение, надо погреться, у Аврама, думаю, точно есть, а тут ты идешь.

Погреешь старика?

– Посмотрим, – сказал Рудаки, – домой еще попасть надо – у меня, видишь ли, Аборигены поселились.

– Аборигены… – Кисляков грозно потряс грязным кулачком. – Аборигенов мы живо выгоним. Пошли. Сколько их там?

– Я одного видел, – сказал Рудаки и они зашли в парадное.

В парадном было по-прежнему сумрачно.

– Ты первый иди, – тихо сказал Рудаки и пропустил Кислякова, – а то боюсь я их чего-то.

– Чего их бояться?!

Кисляков бодро пошел вверх по лестнице, оставив за собой плотный шлейф перегара. Когда Рудаки поднялся вслед за ним на второй этаж, он уже открыл дверь и вошел в квартиру. Оттуда доносились его бодрые крики:

– Ну, чего ты? Давай. Нету тут никого.

– Говоришь, нету никого? – повторил Рудаки и робко зашел в свою квартиру, сначала в коридор, а потом заглянул в комнату.

В его любимом кресле на этот раз сидел, развалясь, Кисляков, а не Абориген. Рудаки зашел в комнату, прошел мимо Кислякова и заглянул во вторую – там тоже никого не было. Он обследовал кухню, ванную и даже стенные шкафы и антресоли – нигде не было никого, а в шкафу как ни в чем не бывало висел «празднично-похоронный» костюм и рядом на дверце шкафа любимый итальянский галстук.

– Ну что? – спросил Кисляков. – Никого нет?

– Нет, – ответил Рудаки. – Пошли отсюда, запрем дверь и пойдем отсюда. Был он здесь, я же не пьяный, был, вот в этом кресле сидел, в котором ты, в моем костюме, а сейчас костюм в шкафу висит, ничего не понимаю, пошли скорее.

– Ты же подогреть обещал, – обиженно сказал Кисляков, – я тебя проводил, а ты подогреть обещал.

– Ничего я тебе не обещал, я сказал: посмотрим.