Книга Кольцо, страница 36 – Мэри Каммингс

Вот Нэнси кладет руку ему на плечо и говорит: «Ник, ты...», а он, вместо того чтобы наброситься на нее, прижимает ее ладонь щекой и отвечает: «Потерпи, скоро уже будем дома!» Или еще раньше, увидев кровь у нее на руке, он доста­ет платок... салфетку... (ведь даже этого не сделал!) и спра­шивает: «Тебе очень больно?..»

Господи, ну пусть бы на самом деле все так и было! Что­бы она не плакала сейчас одна в темной комнате...

— Ты спать вообще собираешься? — спросил, в очеред­ной раз появившись в кабинете, Бен. — Второй час уже...

Говорил он угрюмо, глядя в сторону, — похоже, ему не по себе было от того, что находится в гуще семейного кон­фликта. А может, просто боялся нарваться на очередное хамство?

Ник молча развернулся и направился к двери. Услы­шал вслед: «Ужинать не будешь?» — и так же молча замотал головой.

И снова «гигиенические процедуры», ванна... и так да­же. В середине массажа Бен по собственной инициативе выдал новую информацию:

— Там свет опять горит...

— Может, ее тошнит? — вскинулся Ник.

— Нет... в ванной света нет. Я специально зашел на кух­ню посмотреть.

В первый момент Ник не сообразил, при чем тут кух­ня, и лишь через несколько секунд вспомнил, что окно ванной Нэнси выходит на лужайку.

— Плачет?

— Нет... не слышно.

Ему хотелось, чтобы Бен поскорее убрался — почему-то казалось, что тогда она придет... как приходила каждую ночь, в последнее время даже без его звонка. При­дет — и все снова станет на свои места.

Бен наконец ушел, и потянулись минуты — одна за дру­гой. В доме все было тихо. Ник и сам понимал, что ждать чуда бессмысленно — один раз оно произошло, но те­перь... — и все-таки не гасил свет.

Часы в гостиной пробили два... Наверное, Нэнси дав­но спит, и он зря лежит тут, прислушиваясь к каждому шо­роху...

Если бы он только мог вылезти сейчас из-под одеяла и сам пойти к ней! Сесть рядом, погладить по голове... Даже и разбудить, черт с ним! — лишь бы она не засыпала с этой обидой.

А может, она вовсе и не спит? Может, плачет?

Медленно и неуверенно Ник потянулся к телефону и нажал кнопку. Из трубки послышались тягучие гудки — один... другой... третий... Наверняка Нэнси понимает, кто это звонит, и не хочет брать трубку. Четвертый... а может, ей плохо? Может, она потеряла сознание?! Пя­тый...

Сердце болезненно сжалось. Если она не ответит на десять гудков — надо позвонить Бену, пусть сходит прове­рит! Шестой...

Щелчок в трубке раздался после восьмого гудка, ко­гда Ник уже потерял всякую надежду. Щелчок — и тиши­на — ни звука, ни дыхания.

И в эту ждущую тревожную тишину он сказал:

— Нэнси... ты приходи. Приходи, а?..

И снова — ни звука, ни дыхания. Пауза — щелчок — и короткие гудки.

Если она не придет, второй раз он звонить не будет. Значит — не хочет... И снова потянулись бесконечные минуты ожидания.

Шагов он не услышал. Просто бесшумно приоткры­лась дверь, и Нэнси появилась на пороге. Сделала несколь­ко шагов и молча остановилась.

Выглядела она жутко: заплывшее, распухшее от слез лицо с покрасневшими глазами-щелочками, отчетливо различимый синяк на левой скуле и болезненно сморщен­ный лоб. Туго подпоясанный халат с нелепо завернувшим­ся воротником... похоже, она этого даже не заметила.

Только сейчас Ник понял, почему не слышал ее ша­гов — она была босиком.

— Ты чего без тапок? Простудишься! — вырвалась у него, пожалуй, не лучшая фраза для начала разговора.

— Вы над этими тапками смеетесь. И ты... и Бен тоже ухмыляется. Я не люблю, когда надо мной смеются. — Го­лос Нэнси прозвучал хрипловато, тускло и безразлично.

Ничего он не смеялся! Ну, может, действительно улы­бался порой... уж очень эти тапки, с ушками и пуговичными глазками, забавно выглядели! Впрочем, сейчас было неподходящее время для споров.

— Я тебя разбудил?

— Нет, я не спала.

— Голова болит?

— Да... Глаза болят, а голова будто вообще не своя.

В лицо ему она не смотрела — куда-то мимо.

— Сядь ко мне! Не стой на холодном полу, — спохва­тился Ник.

Молча, без возражений, Нэнси подошла и села — лишь напряглась, когда он потянулся, чтобы взять ее за руку. Лучше бы она отказалась... вспылила, с самого начала за­явила: «Не приду!», или пришла бы и с порога наговори­ла ему резкостей. Все лучше, чем эта безразличная угрю­мая покорность...

Даже рука была какая-то неживая и безразличная. Не холодная, не теплая, не пытающаяся отодвинуться — просто... рука. Ник подержался за нее — Нэнси по-прежнему смотрела в сторону:

— Ляг ко мне... пожалуйста.

До сих пор об этом не приходилось просить — все, что Нэнси давала ему, она давала сама — и, если бы она сейчас отказалась, он, наверное, не посмел бы попросить снова.

Но она не отказалась — спросила только:

— Мне раздеться?

— Как хочешь...

Она сняла халат — под ним оказалась ночная рубашка. Не та, розовая, с соблазнительными кружавчиками, в ко­торой Нэнси приходила в первую ночь, а простая, фла­нелевая. Ник и не знал, что у нее есть такая...

Не снимая рубашки, она легла рядом — не прильнула, просто легла на спину. Ник ухватился за поручень и повернулся на бок, чтобы быть к ней лицом, рука его, ища опору, скользнула случайно по ее груди.

— Не надо этого! — отчаянно вскрикнула Нэнси. — По­жалуйста, ну не надо!

В голосе Нэнси звучали слезы, она взглянула на него воспаленными, лихорадочными, полными боли глазами. Потом вздохнула и снова покорно вытянулась рядом, за­крыв глаза.

— Не буду, не буду! — испугался Ник — Ты только послу­шай меня... — Осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее виска. — Я сегодня сказал... ну, то, что не должен был говорить. Ты... прости меня за это. Я тебе когда-то говорил, да ты и сама видела — у меня ужасный характер, я часто на людей не по делу кидаюсь... просто от нервов. Я постараюсь этого больше не делать — но... если снова что-то не то будет, ты постарайся это просто пропустить мимо ушей. И помни только то, что я скажу тебе сейчас: ближе, чем ты, у меня никого нет. Ты только это помни, а все остальное забудь...

Нэнси смотрела на него не отрываясь, больше не от­гораживаясь безразличием — смотрела, будто ожидала еще чего-то. Но что еще можно было сказать?

Он повторил:

— Прости... — и замолк, глядя на нее.

За что он просил сейчас прощения? За свою сегодняш­нюю выходку — или за то, что он вообще... такой? Этого Ник не знал и сам...

Прошло несколько секунд молчания, и он физически почувствовал, что, не сделав ни одного движения, Нэнси снова отгородилась от него. Глаза медленно прикрылись, как шторка, заслоняющая от него ее душу, и она слегка кивнула.