Онлайн книга «Леопард с вершины Килиманджаро»
|
– любой уголок вселенной должен был стать доступным для человека. Но вместо того, чтобы закончить одну эпоху, он сразу открыл новую эру. Джабжа все молчал, наклонившись над пультом и выцарапывая на его панели какого-то жука. – Ваша Хижина осталась в милом добром пространственном веке, – продолжал я. – В нем остались и все вы, и даже те двое, которых ты только что создал передо мной. Они были легки и наполнены светом, потому что не чувствовали каждым квадратным сантиметром своей кожи того чудовищного давления времени, которое легло на плечи всех остальных жителей Земли… – А ты ее видел, всю Землю? – быстро спросил Джабжа. – Видел. Я видел людей, стремительных до потери человеческого тепла. – И по одной этой быстроте ты уже заключил, что все на Земле – психи, вроде твоих коллег, я имею в виду Элефантуса и этого… Пата. От неожиданности я даже перестал качаться. Вот тебе и на! В свете теории о подвигах поколений именно Элефантус и Патери Пат (в меньшей степени, разумеется) казались мне героями своего времени. Они отдавали себе полный отчет о кратковременности своего пути и поэтому старались как можно больше сделать. Я ведь видел, как скупо тратили они свое время на все то, что не касалось непосредственно работы. Значит, это не героизм – отдавать всю свою жизнь науке? – Ну, Джабжа, – я только пожал плечами, – ты, братец, необъективен. Они же работают, как каторжные. – Знаю, – сказал Джабжа, – ну и что? Работа на полный износ организма – это не заслуга. Теперь об этом только такие мальчики, как Туан, мечтают. Да и то по глупости. – Но если есть поколение какого-то подвига, то должны же быть и его герои! – Вот-вот. Пара вас с Туаном. Все герои, пойми ты это. А не понимаешь – садись в мобиль и катись в любой центр, лишь бы там было много людей. – Не сейчас, Джабжа. Он опять промолчал. – Вот и пойми тебя: то – «психи», то – «все герои». – Чего тут понимать? Герои-то – люди, а люди разные бывают. Против этого трудно было возразить. – Да, – сказал я, – очень разные. Даже в наш век. – Причем тут век. Вот ты тут теорию развивал, что были когда-то люди, которые не чувствовали давления времени. По скромному моему пониманию, думал ты одно, а говорил – другое. Тебе не дает покоя не Время – вообще, философски, а просто-напросто даты, принесенные «Овератором». Так? – Так, – сознался я. – И ты полагаешь, что люди только сейчас задумались над этим вопросом? Нет, Рамон. Узнать свой век – это с давних времен было мечтою сильных и страхом слабых. Есть такая сказка, старая-престарая, из сказок про доброго боженьку. Был такой боженька – по доброте своей людей тысячами губил, младенцами тоже не брезговал; земли целые прахом пускал. Слыхал, наверное. Сотворил этот бог людей и довел до сведенья каждого, сколь быстро он его обратно в лоно свое приберет. Ну, возни у бога в те времена много было – целую метагалактику отгрохал, нескоро руки опять до Земли дошли. А когда дошли, совершил он инспекторскую поездку по некоторым районам Средиземноморья. И первый, кто попался ему на глаза, был здоровенный детина, который крушил вполне пригодный для эксплуатации дом. «Ах ты, сукин сын, – завопил добрый боженька, – что это ты делаешь с жилым фондом!» – «А то, – ответствовал детина, – что завтра мне помирать, а чтоб соседу моему ничего не досталось, и дом свой порушу, и овец порежу». Проклял его бог и постановил: никому смерти своей не знать. С тех пор мир был на Земле. Относительный, конечно. Мы помолчали. – Дикая сказка, – сказал я. – И кто ее выдумал? – А кто знает? Торгаш какой-нибудь. Мелочь человеческая. Странно только, что на эту сказку умные люди частенько ссылались. Ну, да черт с ней. Примерно в эти же времена жил другой человек. Поэт. И писал он по-другому. Вот послушай один его стих: «Скажи мне, господи, кончину мою, и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой…» Сдержанная сила, какое-то непоказное, бесстрашие и бесконечная искренность этих скупых слов потрясли меня. – Подстрочник Данте? – Да нет, подревнее. Говорят, царь Давид, только не похоже – такое бесстрашие вряд ли могло быть у человека, который слишком много терял вместе с жизнью. Скорее всего – безвестный мудрец, древние цари тоже не дураки были, – Джабжа поднялся, – умели, наверное, себе референтов подбирать. Мы снова были в коридоре. Осталось всего четыре одинаковых двери – Джабжа прошел мимо них. – Вот, собственно, и все. Это наши личные аппартаменты – клетушки Лакоста, Туана, моя и Илль. Да вот, кстати, и она возвращается. Я бы не сказал, что заметил хоть какой-нибудь признак ее появления. – Не удивляйся – мы привыкли узнавать каждый подлетающий мобиль. – Но я не слышал ни одного. Джабжа толкнул дверь гостиной и пропустил меня первым. – Тем не менее за то время, пока мы осматривали эти развалины, около десятка вылетело и столько же вернулось. Центральный кибер сам распоряжается всеми механизмами и вызывает нас только в крайних случаях. Ну, ладно, экскурсия окончена. Что есть, то есть. Хочешь – бери. – Сейчас – не могу. – Догадываюсь. Но не отказываешься – и то хлеб. – Очень-то я тебе нужен… – Да так, приглянулся, знаешь. – Вот уж не подумал бы… И тут в комнату ворвалась Илль. – Ага! – закричала она так, что язычки свечей испуганно шарахнулись. – Мне отпуск! На целый вечер! Туан и Лакост, сидевшие за прекрасными агальматолитовыми шахматами, даже не подняли головы. – Ну и пожалуйста, – буркнул Туан. – Только можно без визга? Меня и так в дрожь бросает. Нет, надо же так припереть человека! Лакост невозмутимо поглаживал бородку двумя пальцами. – Ну, Туан, ну, миленький, – Илль не выпускала своей жертвы, – ну, покатаемся! – Когда выиграю. Лакост многозначительно кашлянул. – Ну и сохни тут! – Илль махнула на него рукой, – И сам не идет, и другого не пускает. А у Джабжи насморк. Сговорились. Ироды. И тут она увидела меня. Я испугался, что она сейчас повиснет на моей шее. Какое-то чудо удержало ее от этого. – Вот, – она указала одной рукой на меня, а другой на потолок. – Есть бог на небе. Определенно. – Есть, – отвечал я. – Определенно. И это он сегодня подсказал мне не брать с собой лыжи… – Не выйдет, – отрезала Илль. – Лыжи в мобиле. А боги не врут, у них это строго. Чуть что – и к высшей мере, как у Вагнера. – Из вас бы такой диктатор… |