Онлайн книга «Братья Ашкенази»
|
Макс Ашкенази был благодарен и своей нынешней жене. Якуб говорил о ней с большим воодушевлением, о ее коммерческой голове, о том, как она сидела одна-одинешенька в чужом городе и берегла его имущество. Кроме того, брат рассказал ему, как она первой, отбросив гордость, пришла к ним в дом, чтобы спасти его, Макса. Все это очень понравилось Максу Ашкенази, человеку деловому и практическому. Он испытывал к госпоже Ашкенази благодарность, оценил ее достоинства, преданность. Однако ничего, кроме уважения и признательности, он к ней не питал. Сердечную нежность он чувствовал только к первой своей жене, Диночке, возлюбленной его юных лет, матери его детей, по которой он всегда тосковал. Как было бы хорошо, если бы он мог сейчас поехать к ней домой, провести последние свои годы в любви и единении, вместе с детьми и внуками! Тяжело будет теперь, после всего, что он пережил, длить пустую жизнь в большом дворце, под гнетом собственной серости и растерянности, с одной старой мужеподобной купчихой. Макс Ашкенази ясно видел такой исход и боялся его. Пару раз он хотел поговорить об этом с Якубом, но не мог, ему было стыдно перед братом. Всю свою прежнюю смелость и насмешливый взгляд на мир Макс утратил. Он был напуган, как дитя, как смущенный подросток, возвращающийся к родителям, с которыми он нехорошо обошелся, из дома которых сбежал, а теперь повернул назад. Якуб пытался его развеселить, заразить своей жизнерадостностью. Макс улыбался, но радости не чувствовал. Все прежние бессмысленные годы стояли у него перед глазами. Вместе со стуком вагонных колес в голову ему стучало раскаяние за свою жизнь, тяжелую и нелепую. Теперь они ехали быстро. В Минске, который находился в руках немцев, братья задержались всего на одну ночь. За хорошую плату они получили комнату в гостинице. Впервые после долгих месяцев Макс Ашкенази спал в постели, как человек. Дорога на Вильну была забита битком, но Якуб Ашкенази и тут нашел выход. Деньги, как всегда, открывали все пути. Из Вильны братья хотели поехать прямиком в Лодзь, они просили выписать им пассажирские билеты до самого дома, но немцы выписали их только до станции Лапы [186] . — Лапы — это уже Польша, — сказали они. — Там вы уже будете дома… Однако, сев в поезд, шедший в Польшу, братья Ашкенази почувствовали, что, вопреки обещаниям немецких чиновников, от дома они далеко… — Куда вы прете, проклятые? — орали поляки на пассажиров-евреев. — Убирайтесь отсюда! Отправляйтесь в свою Палестину! Вагоны дышали злобой и ненавистью. — Пусть только немцы уйдут отсюда, как они ушли из остальных частей нашей страны, уж мы вас тогда проучим, — угрожали молодые люди в форменной одежде скаутов. — Как это сделали во Львове, подчистую, — добавляли другие. — Эй, дайте только ножнички, сострижем мы бороды! — хлопал себя по карманам какой-то усатый тип. — Погоди, до Лап доедем, — успокаивали его соседи. — Тут не стоит с ними связываться. Тут ведь еще немцы. А вот у нас мы дадим им понюхать перцу… Чем дальше поезд уходил от Вильны и чем ближе становилась польская граница, тем больше наглели иноверцы, тем пришибленнее смотрели евреи. Они жались по углам. Макс Ашкенази глядел на своего брата широко раскрытыми глазами. Якуб молчал. Лишь в глубине его больших черных глаз горел огонь. Братья сидели тихо. Поезд остановился посреди поля. — На выход! — приказали немцы. — До Лап осталось несколько километров, дальше мы не поедем. Все вышли из вагонов. У маленькой будки стоял солдат с польским орлом на фуражке. Между двумя деревьями висел транспарант с приветствием польским гражданам, возвращающимся на свободную польскую землю. Поляки словно стали выше ростом и запели, женщины бросались на землю и целовали ее. Одна из них подбежала к солдату, стоявшему возле будки, и поцеловала его грубые, красные руки. — Иисусе, — воскликнула она и прижалась к солдату, — польский солдат! Вслед за этим какой-то старый еврей закричал «Караул!». На его голову со всех сторон обрушились кулаки иноверцев. Избиение сопровождалось диким хохотом. — Теперь мы «дома», — проворчал Якуб. Несколько километров братья шли по пескам. Их дорожные сумки вез крестьянин в голубой складчатой шапке. У станции, над которой развевался красно-белый польский флаг, стояли жандармы, усатые, вооруженные, и позванивали длинными шашками; они нацепили их совсем недавно и теперь горделиво красовались перед пассажирами. — Евреи и большевики отдельно! — крикнул жандарм с льняными усами. Вокзал, на котором висели распятый обнаженный Иисус, польский орел, портреты генералов и множество маленьких флажков в окружении хвойных лап, был битком набит пассажирами, баулами и вооруженными людьми. За простым деревянным столом сидел человек в расстегнутой рубахе и бил себя кулаками в волосатую грудь. — Ну, вырежьте мне сердце и посмотрите, — кричал он. — Клянусь Господом нашим Иисусом и Его святыми ранами, что я не большевик. Я издалека еду, из Сибири, бумаги у меня в дороге потерялись. — Эге, браток, знаем мы эти потерянные бумаги, — смеялся хромоногий жандарм со злобным лицом, похожим на собачью морду. — У нас есть информация, что там, в Совдепии, ты был комиссаром… Мы тут эту дрянь из тебя сапогами выбьем… При этом жандарм поднимал револьвер и размахивал им над головой расхристанного человека. У Макса Ашкенази сразу же похолодело сердце. Он понял, что ничего хорошего от этого хромоногого жандарма ждать не приходится. Якуб сидел бледный и неподвижный. Братья ждали своей очереди. Вскоре пришел солдат и повел их к деревянному столу. — Будет весело, ребята, — говорил он по дороге каждому встречному. — Веду к столу евреев… Хромоногий жандарм в кавалерийских сапогах приказал увести расхристанного человека в боковую комнатку и взялся за братьев Ашкенази. — Откуда и куда вы тащитесь, Мойши? [187] — спросил он, скаля свои желтые зубы. Якуб вынул бумаги и положил их на стол. Хромоногий жандарм даже не взглянул на них. — Раздеться! — приказал он. Братья остолбенели. Вокруг них было множество людей. Рядом с жандармом, за столом сидела молодая иноверка в военной форме. Братья посмотрели друг на друга. Жандарм крикнул солдату: — Раздеть их! Снять всё! Хорошенько прощупать, не прячут ли они чего! Солдат подошел и принялся срывать с них одежду, вызывая смех своих собратьев и пассажиров-иноверцев. Какой-то хлипкий офицерчик, молоденький, тощий, хрупкий, с тонкими длинными ногами, тонким острым носом, тоненькими усиками, в гусарской венгерке, висевшей на одном плече, приблизился к столу. Якуб оттолкнул солдата и обратился к офицеру. |