Книга Во власти обольстителя, страница 54 – Анна Бартон

Представив, что она может для него сделать, Оуэн ухмыльнулся, а Белл покраснела от очаровательных мочек ушей до ямочки на горле.

— Если ты не против, — сказал он, — я бы прилег на несколько минут.

— Ну, разумеется. — Ей явно хотелось угодить ему, но мускулы на ногах напряглись, как будто положение, в котором она сидела, было неудобным.

Может, так оно и было. Для нее. А ему было хорошо. Оуэн наслаждался каждой минутой.

Вдохнув запах чистого полотна и цитрусовый аромат мыла, а потом уютно устроившись на коленях Аннабелл, он решил, что большего ему пока и не надо. Если он не двигался, боль уходила. В комнате воцарилась блаженная тишина, нарушаемая лишь стрекотанием насекомых за открытым окном.

Так прошло несколько минут.

— У тебя, наверное, ноги затекли? — спросил он.

Она помолчала.

— Нет.

— Врешь. — Оуэн медленно приподнялся и тут же выругался.

— Может, тебя уложить в постель?

Он не стал спорить.

Сдвинув в сторону желтое платье, Аннабелл взбила подушку и помогла Оуэну лечь осторожно, уложив на нее его голову. С этой выгодной позиции Оуэн с удивлением наблюдал, как она быстро собрала с пола осколки кувшина и сложила на умывальный столик. Впечатляющая сноровка! Потом Аннабелл намочила в тазу кусок полотна, отжала и вернулась к кровати. Постель слегка прогнулась, когда она села рядом.

— Давай я приложу компресс.

Сжав губы, Аннабелл наклонилась над ним и опять нежно обследовала пострадавшее место. И сделала это, как профессиональная сиделка или как ласковая няня. Единственное отличие заключалось в том, что она была молодой, красивой и… почти раздетой. Причина, по которой захотелось болеть подольше.

Ее плечи и руки казались такими влекущими, что Оуэну стоило немалых трудов не дотронуться губами до шелковистой кожи. Шемизетка была широка для ее тонкой фигуры и поэтому свободно провисала между грудями и под мышками. Не ожидая от себя такой силы воли, Оуэн все-таки удержался от нескромных взглядов на приоткрывшиеся уголки ее тела. Сейчас ему меньше всего хотелось, чтобы она бросила заниматься им и завернулась в пеньюар.

Тем не менее он все равно рискнул и украдкой заглянул в декольте. От вида ее высоких, нежно очерченных грудей у него пересохло во рту.

— Как теперь?

— По-моему, лучше.

Аннабелл улыбнулась и свободной рукой поправила узкую бретельку шемизетки.

— Очень сожалею, что стукнула тебя.

— Ты все сделала правильно. В том смысле, что это было бы правильно, окажись на моем месте кто-нибудь другой. Мне нравится, что ты можешь постоять за себя.

— После смерти отца мы с Дафной быстро научились всему, что должны делать сами.

— От чего он умер? — Это был прямой и жесткий вопрос, но он всегда ненавидел, когда знакомые, стараясь пощадить, выведывают что-нибудь обиняком.

Вопрос ее не обидел, но сделал больно.

— Он страдал от болезни, вызывающей истощение. Мы постепенно теряли его в течение нескольких месяцев. Он понимал, что умирает, мы — тоже. И ничем не могли помочь ему или даже облегчить его страдания перед концом.

— Мне очень жаль.

— Когда мамочка заболела, я не могла позволить, чтобы ее постигла ты же участь.

— У тебя не было каких-нибудь родственников, к которым можно было обратиться? — Почему, черт возьми, дед Аннабелл — виконт, как сказала миссис Боумен, — не помог им?

Она выпрямилась.

— Нет. Поверь мне. Вымогательство было моей последней возможностью.

— Ты бы сделала это?

— Сделала что?

— Опубликовала слухи об Оливии в «Таттлере». Если бы я не схватил тебя или не заплатил сорок фунтов, ты пошла бы на то, чтобы погубить сестру?

Аннабелл проглотила комок в горле.

— Все это произошло до того, как я узнала ее. И тебя.

— Значит, сделала бы. — Голова снова разболелась.

— Я не могу честно сказать, что я сделала бы или не сделала. Другого способа найти деньги не было. В тот момент я была в отчаянии. — Она приложила ему ладонь к щеке, заставила его повернуть голову и посмотреть ей в глаза. — Мне и правда очень жаль. Молюсь о том, чтобы они никогда не узнали о моей злой выходке.

— Я тоже на это рассчитываю. — Решив, что их разговор становится каким-то мрачным, Оуэн резко поменял тему: — Другим оружием умеешь пользоваться? Помимо кувшина, конечно.

Аннабелл приложила указательный палец к подбородку.

— Я очень искусна в обращении с зонтиком, но если бы пришлось выбирать оружие, предпочла бы… подсвечник.

Оуэн поморщился.

— Будем считать, что мне повезло.

— Пожалуй, — согласилась она. Так они провели в дружеском молчании еще какое-то время, пока Аннабелл, подавив зевок, не посмотрела тоскливо на свою подушку.

Уходить не хотелось, но ей нужно было ложиться спать. Оуэн сел и спустил ноги на пол, обрадовавшись, что комната перестала раскачиваться перед глазами.

— Чем ты занималась так поздно?

Она покраснела.

— Перешивала платье.

— Вот это, желтое?

— Да.

— Ни к чему засиживаться за работой так поздно. И не важно, как скоро тебе удастся выполнить наш договор.

— Это не для Роуз или Оливии, — смущенно призналась она. — Это для меня.

Оуэн удивленно приподнял брови.

— Наконец-то! — Он действительно обрадовался. Ее убогое темное платье стало таким привычным, что ему трудно было представить ее одетой в нечто солнечно-желтое. — Можно посмотреть на него?

Покусывая губы, она подошла к изножью кровати, взяла платье и приложила его к себе.

Оно показалось ему знакомым. Красивое. И что-то в нем было странное, что-то… зловещее. Он, должно быть, пьян до полубессознательного состояния.

— Ты сама его сшила?

— Нет. Оливия с Роуз отдали мне его. — Она с опаской посмотрела на Оуэна, как будто он был львом, готовившимся к прыжку.

— Мои сестры носили такой размер, когда им было по двенадцать лет. Где они его взяли?

— Вообще-то, — у Аннабелл дрогнул голос, — это платье… твоей матери.

И он вспомнил. Как яркая бабочка, мать впорхнула в детскую, где у него был урок, чтобы узнать о его успехах. Учитель латыни выглядел не просто потрясенным, когда докладывал об этом. Мать вдруг объявила, что изучение мертвого языка — это пустая трата времени, с треском захлопнула том Овидия и удалилась.

Оуэн отлично помнил это платье.

И не хотел, чтобы Аннабелл носила его.