Онлайн книга «Процесс исключения»
|
И, оставив меня с книгами и тысячами в руках, побежал чуть не бегом, сильно хромая. Нет, это был не последний – я его еще раз видела, но уже не вблизи, а издали. Я шла по дороге вдоль поля. Меня обогнало такси. У ворот Бориса Леонидовича машина остановилась, и оттуда вышла дама. Ей навстречу поспешил Борис Леонидович, взял под руку и повел к себе. В последний? И его – в последний раз? 26 мая 1960 У Бориса Леонидовича – рак. (Псевдоним смерти. У Бориса Леонидовича – смерть.) 31 мая 1960. Переделкино Борис Леонидович скончался вчера вечером. Мне сказала об этом наша Марина {136}: позвонила утром с дачи в город. Деду они не говорят, ждут меня. Я поехала. В Переделкино, где уже нет Пастернака. В Переделкино, которое будет носить его имя. Дед впервые решился встать с постели и переселиться работать на балкон. Сидит в кресле, укутанный по пояс пледом, и пишет на дощечке. Когда я вошла, он не сразу услышал – сидел, опустив бумагу на колено и вглядываясь в любимую березу со скворечником. Он всегда выискивает на ее стволе следующую свою строку. Поморщился с досадой: я прервала строку. – Ну, что ты? Я взяла стул, села напротив. – Несчастье, Дед. И выговорила. Совершая эту жестокую операцию, я видела ясно, при ярком свете солнца, какой он старый, как отекло лицо, какие синие губы, как он горбится в кресле. Маленький старичок. Только руки прежние, молодые, куоккальские. Но руки дрожат. Он всхлипнул – без слез – и попросил принести из кабинета бумагу и конверт: письмо Зинаиде Николаевне. Я принесла. Хотела остаться возле, но он не позволил. – Иди, иди, я сам. Я спустилась в сад, нарезала вишневых веток – целую охапку – и снова поднялась к Деду: за письмом. Он уже был выпрямившийся. Расспросил меня о болезни, о последних днях Бориса Леонидовича. Я рассказала то немногое, что знала от Асмуса. Взяла письмо, цветущую охапку – и туда. На пастернаковской дороге (которая, смеху ради, называется улицей Павленко) я встретила Веру Васильевну {137}. Пошли вместе. Пустая дорога. Яркое солнце. Жара. Ворота распахнуты настежь. Бездомье, ничейность, брошенность, осиротелость. Пустыня двора залита солнцем. Нас облаяли две собаки, одна маленькая, другая большая. Мы вошли в дом через левое крыльцо, никого не встретив. Постояли в прихожей. Ни звука, ни голоса. На полу ведро с водой, и в нем гладиолусы. Направо, в спокойной столовой, на столе, большая ваза с цветами. Я толкнула дверь в комнату налево – в ту самую, где я говорила с ним в день исключения из Союза. Оглядевшись, не сразу поняла: это он лежит на узкой раскладушке, слева у стены, укрытый простыней. Вера Васильевна откинула простыню. Лицо искажено. Уста запали. И глаза. Глубоко подо лбом темные, черные, округлые веки. Я начала укладывать вдоль тела ветки. Но тут вошла Берта Яковлевна Сельвинская и очень громко сказала нам, что класть цветы сейчас нельзя и открывать лицо нельзя. Засунула мои веточки в ведро у двери. Я передала ей письмо для Зинаиды Николаевны, и мы ушли. Двор был по-прежнему пуст, но на дороге уже началось шевеление. Кто-то топтался у ворот, кто-то что-то фотографировал. Видела я только двоих, но спиною чувствовала – как тогда! – что и поле, и дорога простреливаются незримыми взглядами. Вера Васильевна пересказала мне слух, которым мне противно марать свою тетрадку: будто из Союза к Зинаиде Николаевне приезжал Воронков, предлагал ей, что Союз возьмет похороны на себя, если она разрешит поставить гроб в ЦДЛ. («Союз Профессиональных Убийц» – так называл Союз писателей Булгаков.) Зинаида Николаевна, к чести ее, отказалась. * * * Дед снова слег. Опять вызывали врачей, терзаясь телефоном. Я думаю, новый спазм, потому что головокружение и тошнота. Кляну себя. Вечером я пошла к Ване в Дом творчества. У ворот мне встретился заплаканный Асмус. Минутку мы посидели рядом на скамье. Видел он Пастернака в последний раз шестого мая, накануне инфаркта. Борис Леонидович жаловался на боль в левой лопатке. «Но это не сердце, – говорил он. – Скорее – легкое. Рак легкого». Асмус думает, это была саркома. Очень быстро она развилась: легкие, печень, желудок. Умирал Борис Леонидович в сознании. Прощался с домашними – с Женей, Стасиком, Леней. За несколько часов до смерти сказал Зинаиде Николаевне: – Что же, конец, и нам пора проститься. Асмус ушел от них в 11 часов вечера и еще слышал из-за двери его голос. 1 июня 1960. Переделкино, утро Как бы узнать их имена и выгравировать – в назиданье потомству – на особой доске позора! В «Литературе и жизни» объявление: «Литфонд с глубоким прискорбием сообщает о смерти члена Литфонда Бориса Леонидовича Пастернака» {138}. Не великая честь принадлежать к ихнему – и моему – Союзу. И сейчас, когда Пастернака уже нет, не все ли равно: член ли он Союза или всего лишь Литфонда? Но ведь это нарочно придумано в оскорбление почившему! в уничижение славы России! Могли же они просто написать: извещаем о смерти Бориса Пастернака. 1 июня I960. Переделкино, вечер Часов в 9 я снова к нему, с цветами из садоводства. Пышные их красные и желтые головки я все-таки окружила белыми веточками вишен – они ему ближе, родней. Никогда еще так рано не расцветали вишневые деревья на нашем участке, как в этом году. Он в той же комнате, где вчера, но уже не на раскладушке, а выше, на столе, в гробу, весь в цветах. Кто-то рослый (я не разглядела кто) вошел вместе со мною, зажег свет и оставил меня одну. Лицо другое. Словно он за ночь отдохнул немного от мучений и попривык быть мертвым. Спокойное лицо. На простыне в ногах – красная роза. И я свои цветы положила к ногам. Вошли и стали у гроба двое. Я узнала их, рабочие городка. Один монтер, один водопроводчик. Хмурые, робкие лица, озирающиеся, вглядывающиеся, пытающиеся понять. И я вглядываюсь и пытаюсь понять… |