Онлайн книга «Процесс исключения»
|
Дело Бродского по трем каналам пошло вверх – но – что будет? И когда? Неизвестно. 22/IV 64 А от него приехал ленинградский посетитель и московская посетительница и подробно рассказали о его быте и душевном состоянии. Грязь, холод. Спит, не раздеваясь. Горячей пищи нет. Не переводит, не читает, потому что слишком холодно в комнатушке. В четыре часа дня, вернувшись с работы, ложится, не раздеваясь, на койку. Уверяет, что никто ничем не хочет ему помочь. («Это психоз, – говорит АА – У Левы такой же. Он уверен, что я нарочно держала его в лагере».) Посылаем ему спальный мешок, спиртовку, свечи. * * * Вся история Бродского навела меня на ясную и четкую мысль. Кажется, впервые за всю жизнь. Я поняла, что сейчас нам всем надо делать – и в общем, и в частном плане. Поняла с помощью двух лиц: Фриды и Герцена. 2–5/V 64. Москва Писала – не Герцена, – а снова о Бродском. Кажется – все говорят, – удалось. Но какой ценой! Несчастные семь страниц на машинке выбили из сна; три дня я жила с мигренью, с горячим лицом, обожженными изнутри глазами – больная, потерянная… Если бы ему помогло! 9/V 64. Вечер. Москва А с делом так. Сара Эммануиловна {159} добилась (по моему наущению) от Гранина, который был в Москве, что он не только Черноуцану сказал о безобразиях, но написал Руденко, что справка Воеводина – фальшивка. Еще до этого он заявил в Обкоме, что уйдет из комиссии, если Воеводина не снимут – и показал письмо «молодых». Толстиков на это ответил, что он еще посмотрит список молодых и разберется, кто они, а Прокофьев пригрозил Гранину, что тот положит билет. Гранин мне удивителен. С. Э. дала ему мое письмо к Черноуцану и Фридину запись, и он сказал, что только теперь он все понял. А ему давно бы все следовало понять! Остальное мрачно. Черноуцан тяжело болен. Между тем он тоже уже перешел на нашу сторону и мог бы помочь. Он сказал Гранину: «Я жалею, что вовремя не обратил внимание на письмо Чуковской и Вигдоровой». Новое мое письмо к Черноуцану все друзья превозносят как яснейший и сильнейший документ, но куда его послать – неясно. И тут разночувствия у меня с Фридой. Она хочет – Миронову {160}, Руденко. Я не хочу к ним обращаться; если бы попало вместе с досье – пожалуйста. Фрида, конечно, понимает лучше меня. А у меня как всегда: написала – а дальше не понимаю и даже не хочу. Будто это стихотворение. Затем: Фрида все время хочет, чтобы я на что-то сдвигала СЯ и КИ. А я этого не хочу – раз они сами не рвутся в бой. Ведь тут нужны борцы, которые, как я, Фрида, Копелевы, СЭ {161}, сами рвутся, хотят, пробуют, а не люди, согласные что-то подписать. Но Фрида настойчивее меня. А я так не люблю ни на кого нажимать! 12/V 64. Переделкино Дело Бродского – плохо. К нему ездили молодые врачи. Повезли еду, деньги, книги. От денег отказался, еду и книги взял. Обрадовался моему письму Игорю Сергеевичу Черноуцану, которое ему показали. Врачи нашли, что плохо с сердцем: непосильный труд при пороке грозит сердцу декомпенсацией. Я написала Черноуцану и послала вчера ему письмо и Фридину запись – в ЦК, хотя и знаю, что он в больнице. Но в больницу писать неприлично. А в ЦК надо просто для того, чтобы Фрида в своих хлопотах могла бы на мое письмо ссылаться. Сейчас главное – спасти Иосифа от тяжелого труда, добиться, чтобы тамошние врачи его освободили. Как это сделать? Среди его стихов я нашла одно, которое мне очень полюбилось, – «Стансы городу». Миронов пишет в «Правде» о необходимости соблюдать законы – Миронов! 19/V 64 Мать Иосифа. Настырная, с первого же слова – неумная, измученная всем – и им! – несчастная женщина. Она была у него, но не сделала главного: не отвезла его к врачу. А здесь она явно с одной целью: подталкивать нас. А надо бы другое – использовать свои материнские права, докричаться о его болезни. Копелевы все же уговорили ее послать телеграммы Руденко, Тикунову {162}, Брежневу. 22/V 64 Но все кругом – худо. Сурков передал нашу папку Руденко. Ответа нет. Он написал кому-то письмо в ЦК и его оттуда, по его выражению, фукнули. «Опять письмо пишешь?» (На знаменитой встрече ему попало за какое-то письмо, от которого он мгновенно отказался.) Фрида собирается через Расула – к Тикунову и еще через кого-то – к председателю Верховного Суда РСФСР Смирнову. Фрида! Сегодня Сурков должен был быть у АА (она ведь летит в Рим – получать премию Европейского Содружества). Ей он должен рассказать об Иосифе, т. е. о хлопотах. Ходят слухи, что о деле Иосифа передавали по Би-Би-Си. Ходят слухи, что в Нью-Йорке вышла целая брошюра о суде. Плохо это для него? Хорошо? 26/V 64 Пришла утром Фрида, села в кресло и заплакала. Чувство бессилия, стены. «Я хочу умереть»… А вечером – некоторая радость: позвонила мать из Ленинграда, что она получила ответ на одну из своих телеграмм, которую по нашему настоянию она дала Руденко, Тикунову, Брежневу о болезни Иосифа; помощник Тикунова, Евдокимов, сообщает ей, что в Коношу дано распоряжение обследовать здоровье Иосифа. 27/V 64 Вечером – звонок и Фридин голос, срывающийся: – Мне нужно сейчас, сию минуту увидеть вас… Я тут близко… Вы одна? Я ждала ее минут пять, с напряжением, со страшной дрожью в сердце. Одна новость хорошая: Иосиф позвонил Юле [Живовой], что у него в руках справка от врача, тамошнего, что тяжелая работа ему запрещена. Теперь ее должна заверить милиция. («А вдруг Коношская милиция начнет справляться в Ленинграде?» – говорит Фрида.) Вторая новость – мутная и тревожная. Е. С. Романова передала Фриде, что в Иностр. Комиссию пришел кто-то из Агенства Новости с вопросом: надо ли опровергать статью в Лондонской «Gerald Tribune», где говорится… и дальше какая-то путаница – говорится, будто СЯМ, КИЧ и Шостакович прислали им (!?) письмо с просьбой вступиться за Бродского… Боже мой, теперь я ни жива, ни мертва, потому что это значит, что будут тревожить Деда! Почему бы не меня? Я была б спокойна. Но я надеюсь, что в статье на самом деле написано иначе – т. е. правда, – что поименованные лица обращались к здешним властям… |