Онлайн книга «Генерал и его армия»
|
— Лучше бы шести-. Будет потяжелее, но хоть не зря трудиться, второй, может, и не придется укладывать. — Вот так, шестижильного, — сказал генерал. — Если не притащит в зубах и сам в лодки не уложит, со своими снабженцами толстожопыми, я из них жилы вытяну. А его — расстреляю завтра. Своей железной рукой. Перед строем. Понятно? Шестериков, что-то не помнивший, чтобы генерал кого-то расстреливал своей рукой перед строем, тем не менее важно кивнул и удалился. Стало слышно, как он неистово крутит рукоятку зуммера. — Что еще? — спросил генерал Нефедова. — Все, как будто… — Совсем никакого желания? Нефедов повел худым плечом и, вертя в пальцах пустую стопку, сказал смущенно: — Ну, если вы спрашиваете, товарищ командующий… Я бы не хотел, чтобы из-за меня кого-то расстреляли. Я же понимаю, кабель у него на вес золота, и все требуют: «Дай километр! Дай полтора!» Хотел сэкономить человек. А этот, может, и не замкнет сразу, две недели послужит, а там переправа будет, по ней проложат… — Ладно, — перебил генерал, насупясь. И было не понять, возражает он или обещает никого не наказывать. Явился Шестериков, и генерал, поворотясь, уставился на него вопросительно. — Погрузили кабель, — сказал Шестериков. — Давно, оказывается, погрузили. — Когда «давно»? — Два часа, говорят, как отправили. Ну, может, машина застряла… — И что же он, не знает, что делать? — спросил генерал, опять впадая в сильнейшее раздражение. — Пусть на другой машине протрясется и эту вытаскивает, если вправду она застряла. Или перегружает. — Так и обещал, — сказал Шестериков, отчего-то вздыхая. — Через два часа будет сделано. Оба понимали, что кабелем этим только и занялись после особого приказания, и эти два часа начальник снабжения связи взял себе авансом. Черт, подумал генерал, все какое-нибудь вранье. Не получается без вранья воевать. — Ты сам-то откуда, Нефедов? — спросил он, берясь опять за фляжку. — Ленинградец. — В институте там учился? — В университете. На филологическом. Со второго курса ушел. Он не добавил — «добровольцем», и это генералу понранилось. — Фиологический — знаю, — объявил генерал. — Это где стихи учат писать. Счастливый ты человек, лейтенант! — Почему счастливый? — Ну… Есть у тебя профессия послевоенная. А у меня — нету. — Но вы же… генерал. — И что из этого? Генерал воевать должен. А что я после войны делать буду — не представляю… Я — человек поля. Поля боя. Научил бы ты меня стишки кропать. Тоже, небось, писал? — Немножко… — «Жди меня, и я вернусь, — продекламировал генерал. — Только очень жди…» Как там дальше? «Жди меня, и я вернусь — всем чертям назло!» — «Смертям», — поправил Нефедов. — Любишь эти стихи? — Нравятся, — сказал Нефедов, слегка заалев. — И мне тоже. Хотя «смертям» — это хуже. С чертями-то шутить можно, а вот со смертями — лучше не надо. Он потому такой уверенный, Симонов этот, что не побывал у нас на плацдарме. Которого еще нет, но будет. Вот ты можешь так уверенно сказать: вернусь непременно, ждите? Помня о своем решении, генерал чувствовал себя вправе так спрашивать и спрашивал он себя самого. Нефедов, не отвечая ему, заметил: — Нет, он много по фронтам ездит, в отличие от других. — По фронтам ездить — еще не воевать… А в отличие — от кого? — Ну, вот… Луговского хотя бы… — Володьку — знаю, — объявил генерал, мотнув головою. — Он у меня в гарнизоне выступал в тридцать девятом. И потом мы с ним пили. Вдвоем, представь себе. Ну, еще адъютант мой был, но быстро под стол уполз. А Володька — молодец. Всю ночь мне стихи читал. Одному. И прочел, дирижируя фляжкой в одной руке и стопкой — в другой: Так начинается Песня о ветре, О ветре, обутом в солдатские гетры, О гетрах, бредущих дорогой войны, О войнах, которым стихи не нужны… Звенит эта Песня, ногам помогая Идти по степи по следам Улагая… Он умолк, опустив голову, и было похоже, что сейчас заплачет. — А дальше забыл… Пили же всю ночь. Как собаки. — Что же с ним случилось? — спросил Нефедов. — Я слышал, его к нам не вытянуть, чтоб стихи почитал. На сто километров к фронту не приближается… — На пятьсот — не хочешь? В Ташкенте окопался. Или — в Алма-Ате. Генерал и сам точно бы впервые задумался, что случилось с поэтом, таким мужественно-красивым и так звонко воспевшим мужество, доблесть, воинскую честь. Такой неодолимый ужас вселили в него первые московские бомбежки? Или война оказалась совсем не такой, как он ее представлял себе, вдохновляясь собственными стихами? Все же юноша задал вопрос и ждал на него ответа, и генерал ответил: — Знаешь, Нефедов, нам его не надо судить. Вот я — куда только не совался. А что хорошего? Перед дождем все болячки ноют. И главное, все — по глупости. А если разобраться, так тоже со страху. Сам себе боялся признаться, что страшно мне. Мы же с тобой оба этого боимся, верно? А он не побоялся. Так и заявил: «Страшно мне. Я наперед знаю: меня там обязательно убьют…» Ну, и Бог с ним, незачем ему сюда ехать, пусть лучше сидит и пишет. — И, спохватившись, вспомнив, что произносит за другого то, чего тот, возможно, и не говорил, он разлил по стопкам и переменил тему: Кто же у тебя там остался, в Ленинграде? — Никого. Мать успела с заводом эвакуироваться — еще до блокады, а отец тоже воюет. На Втором Белорусском. — А девушка? Нефедов стал медленно и красиво розоветь. — Что девушка, товарищ командующий? — Она успела? — Да, только в другой город. За Волгой. — Адрес ее — тоже оставил? По заведенному порядку люди из группы захвата не брали с собою никаких документов, ни даже «смертных медальонов», все сдавалось отряжавшему их офицеру. Нефедов молча кивнул, еще гуще краснея. — Как зовут ее? — спросил генерал легко, не слишком интересуясь ответом. Нефедов, опустив глаза, сказал с усилием: — Разрешите, товарищ командующий, на этот вопрос не отвечать. — Пожалуйста, — сказал генерал удивленно. — Хороший ты парень, Нефедов. Ему почудилась там какая-то сложная драма, с размолвками, примирениями и кратким прощанием, которое, наверно, не обещало обязательной встречи, если останутся живы. У таких, как этот Нефедов, чистых, слишком густо краснеющих, слишком много души уделяющих своим девушкам, которые наверняка того не стоят, всегда с ними нелады. И никакая война, наверно, таких не переделает. |