Книга Ночь на площади искусств, страница 23 – Виктор Шепило

— А московские улицы разве не моют растворами? — спросила Клара.

Матвея этот вопрос, похоже, сильно озадачил. Он представил себе, как его родную Сретенку моют пахучей жидкостью тетки в оранжевых жилетах — они же этот шампунь и разворуют. Максимум на третий день. Если он раньше не осядет у жэковского начальства.

— Нет. Не моют, — честно признался Матвей, — Даже перед Дворцом съездов. Это точно.

— Что же так? Ведь в городе столько народа?

— Народу много, — согласился Матвей, — А мыть некому. Дай бог зимой сугробы разбросать.

Клара видела, что дикарь уже несколько иначе на нее смотрит. И все-таки его взгляд и манера держаться Кларе не совсем нравились. Переплетчик, конечно, слегка пьян, но контроля не теряет — скорее хитрит, чем откровенничает. А значит, переходить к настоящему разговору рано.

Матвей и сам чувствовал, что невольно разыгрывает из себя простака или, как говорят на Сретенке, «лепит горбатого». Однако выйти из роли уже не мог.

— Ну, и у вас мне тоже не все понравилось… мелочи, конечно…

— Так-так, — изобразила всплеск интереса Клара.

— Сплю я здесь из рук вон плохо, — пожаловался Матвей.

— Шумные соседи?

— Нет, в гостинице ни уличного шума, ни соседей не слышно. Но вот подушки ваши — сущее наказание. У нас есть загадка — два брюшка и четыре ушка. Подушка. А у вас только уши и почти пустая наволочка. Как же спать?

— Не согласна с вами, — заявила Клара, — На плоской подушке кровообращение мозга улучшается, голова отдыхает лучше. Да и второго подбородка можно не опасаться.

— А-а! — отмахнулся Матвей, — Что за отдых на такой подушке! Я вот к своей прикипел. Уже пятнадцать лет на ней сплю. Голова привыкла. Мало того, даже запах у нее свой, родной. Я так люблю ее, что даже обнимаю во сне. И она благодарит за любовь: только лягу — моментально усну. Я, когда езжу в командировки по Союзу, постоянно ее вожу с собой. А сюда мне запретили… то есть рассоветовали. Говорят, смешить иностранцев будешь. Ну, это я пережил бы. А вот как бы таможенники не распотрошили. Уж, думаю, перемыкаюсь как-нибудь.

Клара смеялась, ахала. Разговор стал оживленнее. Матвей рассказал, что он коренной москвич, живет в районе старинной московской улицы Сретенки. Любой старожил укажет, где живет Матвей Кувайцев.

— Кувайцев, Кувайцев… — повторяла Клара, — Кажется, это знатный род?

— Это Казанцевых род, — уточнил Матвей, — А мой род всегда в мастеровых числился. Сретенских.

— Сретенка, Сретенка, — повторяла Клара, будто пробуя слово на язык. Потом взглянула на часы. — Я вас не отвлекаю от работы?

— Работа выполнена, теперь под прессом сохнет.

Матвей встал и с удовольствием подкрутил пресс. Ему уже нравилось разговаривать с дамой — все-таки не одному сидеть, выжидая новых явлений. Он будет говорить о чем угодно и с кем угодно, лишь бы быстрее летело время.

Клара же нет-нет, да и поглядывала на пресс с нескрываемым любопытством. Она предложила еще выпить (о, эта таблеточка, маленькая беленькая таблеточка!), но Матвей наотрез отказался: дескать, перевернутый стакан — это закон многих лет.

Тогда Клара встала, подошла почти на цыпочках к прессу, обошла его вокруг.

— До чего же любопытно узнать, кто у вас там в плену?

— Утром узнаете, — насторожился Матвей и тоже подошел к прессу.

— Меня сжигает любопытство.

— А у меня есть право нажать сигнальную кнопку.

— О-о, — Клара усмехнулась, — Никогда бы не подумала, что вы такой паникер.

— Служба, — тоже усмехнулся Матвей.

— Вы тоже полицейский?

Матвей ненадолго задумался.

— Я… не могу вам этого сказать.

Клара помолчала. Прошлась по кабинету.

— Нет. Этого не может быть, — сказала она, — Вы совершенно не похожи… А может, вы великий артист?.. Среди тайной полиции это не редкость.

Матвей уж и сам не рад был, что дал даме повод так думать. Это ведь может и к скандалу привести. Надо было выправлять положение. Матвей натужно усмехнулся и как можно дружелюбнее попытался переменить тему:

— Не надо вам строить догадки. Лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Вот вы интересовались, что такое Сретенка… — И Матвей пустился в пространное описание своей «малой родины», начиная со Сретенского монастыря на Сухаревской площади: — Эх, да что толковать! По Сретенке надо гулять. Особенно я уважаю пивную в Печатниковом переулке. Кстати, я там рядом живу — по левую руку, дом номер шестнадцать. Да любой, — повторил Матвей, — покажет, где мой дом.

— Вы живете в особняке? — удивилась Клара.

— Да, — подтвердил Матвей, — А в этом особняке коммуналка, но всего на двоих.

— Это как?

— Двухкомнатная квартира. Одна комната моя, другая — соседа, Бориса Павловича Мырсикова. Замечательный человек, и руки золотые. Мастер на землеройных агрегатах. Всю Москву уже перекопал вдоль и поперек. Ветеран труда. Рыбак, опять же. Я ему спиннинг везу с электронной катушкой. Задаешь программу, направление — и блесна вылетает точно туда, куда надо.

Клара с некоторой опаской взяла спиннинг. Матвей показал, как просто корректируется полет блесны.

— Хороший подарок. Значит, вы с ним друзья? — спросила Клара.

— Не разлей вода, — подтвердил Матвей, — Вот только за ним один грешок водится. Борюсь и ничего не могу поделать. Придет Борис Павлович с работы и первым делом свои натруженные ноги мыть. Воду вскипятить в тазике лень. Так он в унитаз поставит ноженьку, за цепку дернул — помыто! Затем следующая. Обтер — и будь здоров. А мне все же это неприятно. Унитаз хоть и не новый, но должна же быть какая-то гигиена. Мырсиков же начинает мне доказывать, что унитаз — это универсальный таз и он пригоден для любых процедур. Слава богу, хоть голову он там не моет. Ведь у вас, как я заметил, унитаз — самое чистое место.

— Как вам сказать, — Клара почувствовала затруднение. Русские моют ноги в унитазе? Ткаллер ничего подобного ей не рассказывал. Она снова рассмеялась.

— Так, значит, вы один живете?

— Почему? С Серафимой Анатольевной.

— Супруга?

— Упаси господь. Это мою черепаху так зовут. Милое терпеливое создание.

— Чего же вы не женитесь?

— Я бы женился. Но ни одна женщина со мной не уживется, хотя зарабатываю я подходяще, да и характером мягок и покладист. Но вот работаю я в основном на дому. Клей же мой исключительно животного происхождения. Сушу рыбьи плавательные пузыри, кости осетровых рыб — мне шурин из ресторана «Лель» привозит — и получаю первостатейный клей путем вываривания. Клеешок — шик-блеск: схватывает мертво и, что важно, не промачивает материал. Но в нем вся моя житейская драма. Вонь от этого вываривания такая, что ее не вынесет ни женщина, ни кошка, ни собака, ни другая какая тварь, кроме черепахи. Вы не держали черепаху?