Онлайн книга «Ночь на площади искусств»
|
В центре столов стояли вазы с фруктами, ближе к краю — холодные и горячие закуски на блюдах, напитки. Бокалы для шампанского, фужеры для пива, виски, джина, соков; рюмки, рюмочки, сто-поч-ки… А закуски! Канапе с зернистой икрой, с огурцом. С сыром, нет, с сырами: рокфор, камамбер, пармезан, швейцарский — из четырех разных кантонов, залетный грузинский сулугуни, взбодренный соусом тартар, сыр с беконом, с грибами, с крилем и морской капустой. Жареная форель с кусочками манго. Тарталетки с крабами, паштетом из гусиной печени, ветчиной. Королевская шарлотка из омаров и особое нетающее мороженое под соусом шантийи. Язык заливной, копченые сосиски, перепела, каплуны, зеленый горошек, спаржа… Нет! Нет сил описывать такой стол. О крепких напитках вообще говорить не хочется, ибо одно упоминание о них вызывает у автора желание отложить рукопись и отправиться на поиски чего-нибудь горячительного, исключая, разумеется, одеколон, лосьон и гуталиновый крем «Кавказ». У автора давно уже созрела мечта — дописав роман, тихо спиться на окраине небольшого русского города вроде Арзамаса или Растяпино, ныне Дзержинск Нижегородской губернии. Да много ли нам надо, незаметным русским литераторам? Написать более-менее приличную книгу и тихо скоротать остаток дней своих в покое и относительном уюте. И чует сердце, что придется утешать свое самолюбие под родной полтавской грушей, где и пишутся эти строки… Но прежде — дописать роман. Бодрись, читатель, дело идет к развязке! Сколько раз в моих любимых книгах развязка наступала на банкете, бале, ужине: «Мертвые души», «Ревизор», «Мастер…» А романы Достоевского! Нет, решительно, русским авторам удобнее всего «кончать дело» таким образом. Что ж, в жизни тоже часто так бывает. А искусство, как выражался Николай Васильевич, прежде всего примирение с жизнью, а потом уж ее отражение. Да-с… Итак, публики на приеме было много. Город, как вы помните, был известен стабильностью своих привязанностей. Здесь были все свои популярные люди — те самые, что собрались на эстраде в начале нашей истории: веселая вдова, врач-натуропат, раввин и директор банка. Конечно, произносились речи — недлинные и неумные. Все отмечали небывалый успех концерта. Зазвучали первые тосты. Всем хотелось после концерта снять напряжение. Напитков было много, и гости не стеснялись в выборе. Кураноскэ пил водку сакэ, разбавляя ее кипятком, и как бы не очень интересовался происходящим. На янтарной грозди винограда он внимательнейшим образом разглядывал божью коровку. Любознательный Келлер все никак не мог успокоиться: — Да, но благодаря кому такой успех, господа? Не вижу среди нас господина Режиссера. Неужели его забыли пригласить? Ай-яй-яй! — Господин Режиссер! Господин Режиссер! Пожалуйте к нам! — Тост за господина Режиссера! — Здоровье господина Режиссера! — Я счастлив, я безмерно счастлив, — Келлер жарко жал режиссерскую руку, — Странно, что до сих пор в большом музыкально-театральном мире вы мало известны. — Абсолютно неизвестен, — мягко улыбнулся Режиссер. — Почему же? Вам необходимо делать имя! Впрочем, я не верю. Здесь что-то не так. В разговор вмешался Мэр: — История знает массу примеров, когда великие люди не были признаны при жизни. Пожалуйста — Шуберт. Но теперь мы пойдем навстречу. Режиссер делает имя городу, город — Режиссеру! За удачу! За триумф! В это время появился дирижер. Его вели под руки два музыканта. Только сейчас можно было как следует рассмотреть его. Весь он был неприятно бел, словно вываренное больничное белье. Лицо, руки, шея — все превратилось в морщинистые руины. Волосы совершенно седы, а взгляд — как у разбуженного среди ночи ребенка. Только хорошо знавшие его люди могли с трудом признать в этом впавшем в маразм старике вчерашнего энергичного маэстро. Он кланялся, расслабленно пожимал руки и всех приветствовал нелепой фразой: — Покорно вам признателен… Директор поднес дирижеру бокал крюшона: — Мы тут пьем за здоровье нашего гостя — господина Режиссера. Все ждали, что дирижер что-то скажет. Мэр даже поторопил его: «Неужели вам нечего сказать? Или пожелать господину Режиссеру?» — Как же, как же… — Дирижер пошамкал губами: — Он… и мы… достигли в этом концерте совершенства. Тайна небесных сфер… Но только… Тоска… Почему такая тоска? — Дирижер неуверенно приложил слабую руку к груди, — А пожелать? — продолжал он, блуждая взглядом по сторонам, — Пожелать вам хочу лишь одного… как, впрочем, и себе… Скорейшей могилы, — И, подумав, дирижер вдруг нежно, будто обращаясь к невидимой возлюбленной, добавил: — Замечательно… Могилы прохладной, слегка влажной и обязательно глубокой. Во-от… — Уводите, — сделал Мэр еле заметный знак, и музыканты под руки увели дирижера прочь. — Господа, да он не в своем уме, — Келлер рассыпался в извинениях перед Режиссером. — Беднягу убила музыка… Это бывает. История знает такие примеры. В 1762 году произошел подобный случай с графом Альберти… — Не стоит обращать на беднягу внимание, — поддержал Мэр, — Оркестр! Прошу что-нибудь веселое, но возвышенное! Штраус! «Императорский вальс»! Грянул вальс. Постепенно нашлись и желающие танцевать. С каждым тактом их становилось все больше. Матвей стоял в стороне у стола. В такт музыке он наливал себе маленькую рюмочку чего-нибудь покрепче и, чокаясь с бутылкой, спрашивал: — Летим? — Лети-им! — отвечал он сам себе голосом товарища Зубова и переходил к следующей бутылке. Уверенный в скором отбытии, он расслабился и разрешил себе перепробовать все напитки. К нему подошла Клара с подругой Гретой, которую и представила Матвею как большую любительницу балета. Грета давно уже мечтает побывать в Москве и посмотреть балет Большого театра. — Только, говорят, зимой к вам нужно ехать в двух шубах? — У меня нет ни одной, — поднял Матвей очередную рюмочку, — И живой. Я, дамочка, родился в снегу. Грета зааплодировала удачной шутке. — Господин Матвей, а какие произведения самые популярные у вас на родине? — За симфонии не скажу, — Матвей галантно подал дамам бокалы и налил себе очередную рюмочку с чем-то чрезвычайно зеленым. — А из песен-танцев? Казачок? — «Очи черные» — сто лет уж поют и пляшут. — Это как в ресторане? Матвей обидчиво принялся объяснять, что в этой жемчужине есть все: нежность, страсть, отчаяние — так занесет в выси поднебесные, что не скоро вернешься. Не хуже Девятой бетховенской! — Так покажите же нам! — Грета зарделась от волнения. Матвей смутился, но та настаивала. Вокруг собралась небольшая толпа, все наперебой упрашивали Матвея. Из круга выдвинулся Режиссер: — Дамам отказывать неловко. Нехорошо, — Повернувшись к оркестру, он махнул рукой. Оркестр дал мощное вступление. Матвей поплевал зачем-то на ладони и с оттяжкой стал печатать по идеальному паркету мощное вступление: «Оч-чи страс-с-стные и пр-рекр-р-р-асные!» Сделав проходку, он уже начал дробить, закидывая голову и приглашая в круг желающих. Оркестр набирал темп. Грета вышла в круг первая, темп все нарастал — и вскоре в круге оказалось уже человек пятнадцать. Европейцы прыгали и размахивали руками кто во что горазд, а Матвей в центре круга выбивал дробь в своем вышитом расписном костюме, в такт оркестру выкрикивая-подпевая: |