Книга Любовь, страница 17 – Анджела Картер

— Оно… — задумчиво повторила женщина. — Как странно, что вы говорите о своей жене — «оно».

— Я имел в виду привидение моей жены.

— Понимаю, — сказала психиатресса и сделала пометку в блокноте. — Какие отношения у вас обоих с вашим братом?

— Сложные.

— Ваш брат не кажется мне вполне нормальным человеком, — осторожно произнесла она.

— В нашей среде это считается комплиментом, буржуазная корова.

— Мы уже перешли на личные оскорбления? — любезно осведомилась женщина.

— Оскорбления, насилие — как хотите, так и называйте. Но если вы снимете сапоги, я с удовольствием оближу ваши ноги.

— Не сомневаюсь, — расслабленно сказала она. — Мне кажется, ваш брат принимает фантазии вашей жены как данность — так, будто они реальны.

— Наверное.

— А как вы сами относитесь к фантазиям своей жены?

— Фиг знает. Ну и вопрос. Да у нее минута на минуту не приходится, вообще не поймешь, что для нее существует. Как книжка-мультяшка.

— Ваша жена хочет детей?

— Боже милостивый! — поразился Ли.

— Вы с ней когда-нибудь обсуждали такую возможность?

— Нет. Нет, я вообще едва ли об этом думал, разве только боялся иногда, что она залетит. А зачем вам знать? Вы считаете, это нормально?

— Во многих кругах, — ответила она. — Ну вот, вы опять плачете, я же слышу.

— Я уже сказал вам — у меня больные глаза.

— Так ведь темно же. Откуда тогда фотофобия? Другого оправдания вашим слезам, кроме сентиментальности, нет.

— Тогда зажгите свет, чтобы уж не так позорно.

Она щелкнула выключателем. При свете она стала еще черней и золотистей — будто икона в очень белом окладе, а внимательный взгляд, пригашенный дымчатым стеклом, сообщал ее лицу двусмысленность оракула, поэтому из грубоватых губ выползли не змеи, как можно было бы ожидать, а медленные слова, отягощенные смыслом, хотя произнесла она простую банальность:

— Возможно, Аннабель следует найти себе работу и попробовать завести друзей за пределами той среды, которую навязали ей вы с братом.

— Чего-чего? — чуть не ахнул изумленный Ли: он-то рассчитывал на какое-нибудь судьбоносное откровение.

Психиатресса сказала:

— Мне кажется, ваш брат — не тот человек, которому следует жить в одном доме с такой неуравновешенной девушкой, как Аннабель. В действительности, вероятно, от этого очень плохо им обоим.

— Господи боже мой, мне что ж — нужно кого-то из них выбрать?

— Существует такое психотическое расстройство, коллективное или, вернее, взаимно стимулируемое, известное как «folie a deux» [2] . Ваши брат с женой представляются мне идеальными кандидатами для него. Перестаньте, пожалуйста, плакать, вы меня смущаете.

— Я же сказал вам, я ничего не могу с этим поделать. Послушайте, неужели я должен буду один с ней разбираться?

Она загадочно пожала плечами.

— А чем вас мой брат не устраивает? — язвительно спросил Ли.

Психиатресса закинула голову и захохотала — она смеялась так долго, что и Ли невольно захихикал: он очень хорошо знал, что она имеет в виду.

— Послушайте, — произнес он сквозь смех. — Мне сейчас очень паршиво, и скажу вам почему, если сами не можете допереть. У меня есть брат — он попытался меня убить, и есть жена, которая пыталась убить себя. И я искал, понимаете? Искал какую-то причинную связь. И обнаружил себя.

— Простите?

— Ведь плюс — это я, не так ли?

— Плюс?

— Один плюс один равняется двум, но сперва мы должны определить природу «плюса». У них есть мир, который они создали так, чтобы понимать его, и в центре этого мира — я; без меня этого мира почему-то не получается, он не может существовать дальше. Но я о нем ничего не знаю, я не знаю, что должен делать в нем — разве только оставаться ласковым и неопределимым, вроде Духа Святого, да еще не забывать вовремя платить за квартиру, за чертов газ и так далее.

— Это замкнутый мир — вы трое. Неужели в него нельзя впустить никого другого?

— Но я же попробовал. И видите, что получилось?

— Ну что ж, — сказала она. — Меня не интересует ваш брат, он не мой пациент. Господи, да что ж вы так плачете?

— Я — мальчик-спартанец, но у меня под туникой нет лисы, там только мое сердце, и оно жрет само себя.

— Вы слишком себе потакаете!

— Дело не столько в этом. Беда в том, что я утратил способность к отстраненности. Потерял в ту памятную ночь. А раньше так ею гордился, все подшучивал над кошмарами Аннабель, ну, и прочим.

С такими словами Ли злобно осклабился — раньше эту кривую ухмылку он всегда приберегал лишь для собственного развлечения, а теперь увидел, как психиатресса оскорбилась и сразу же перестала быть ему другом. Какая бы скрытая похоть или тайное сочувствие ни питали эту пародию, что удерживалась так долго под видом сеанса терапии, — теперь они исчезли. Психиатресса стала подчеркнуто сухой и любезной. Она явно готова была отправить его восвояси, сурово отчитав, пусть и не открытым текстом.

— Подумайте об этом вот с какой стороны. У вас есть больная девушка, и за помощью обратиться она может только к вам. Теперь вытрите слезы и посмотрите в окно.

Он увидел зеленый парк с озером, окруженным плакучими ивами; их голые ветви купались в стоячей воде. Опускались сумерки, однако медленные фигуры, хорошенько укутанные от холода, нескончаемо бродили по этой унылой территории, и Ли показалось, что раньше он никогда не видел вместе так много людей, каждый из которых выглядел бы до такой степени одиноким. Аннабель сидела на скамье у озера, не сводя глаз с его поверхности — черной, точно отлитой из какого-то непроницаемого вещества, и совсем не жидкой. Вокруг нее происходила немая толчея, все были погружены во множество размышлений. Поскольку у Аннабель на пальце был перстень с черепом, сама она видеть могла, но оставалась невидимой. Ни единым дрожанием нерва на лице не выдала она, что наблюдает, как он подходит к ней, — но вдруг стащила перстень с пальца и отшвырнула прочь. Вода сомкнулась над ним, лишь расползлись беззвучные круги. Никогда не чувствовала Аннабель всей своей силы до этого мгновения, когда решила стать видимой навсегда, и сразу же была вознаграждена: Ли притягивало к ней, желал он этого или нет, будто к магниту.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Речь ее лилась приятной обманчивой музыкой — словно песня механического соловья, и теперь Аннабель казалась Ли призрачной женщиной, белой, как саван, окутанный волосами. Тускневший свет, казалось, проходил прямо сквозь нее, едва ли не размывая очертания, и когда она протянула ему навстречу руки, они походили на засохшие цветы — сплошь вены и прозрачность, сквозь которые он разглядел косточки ее пальцев. Зимнее небо оставалось безмятежным, ни ветерок, ни полет птицы не колыхали голых древесных ветвей и не шевелили стылый воздух.